Малюта смотрел на Алексея ласково. Попробуй скажи, что он не сочувствовал Басманову. А тот задыхался от гнева.
«Ведь знаешь же, сукин сын, что сие благословение калёным железом не вырвешь из пастыря! — словно гром прогрохотал в душе у Алексея. — Да и не стыдно ли просить благословения у отчуждённого с трона церковной власти человека? К тому же с амвона Благовещенского собора принародно пославшего царю-аспиду анафему и проклятие?» Но, чтобы скрыть душивший его гнев, Алексей схватил глиняную баклагу, налил себе зелье и на одном дыхании выпил. Всё молча. Гнев схлынул, но сдали нервы, хмельное взяло волю. И Басманов громко засмеялся, аж слёзы просочились.
— Ну и хитёр же ты, Григорий Лукьяныч, ну и хитёр! Поймал сокола на крючок с бечевой. Да ведь то сокол! Он и бечеву оборвёт и крючок унесёт. Ты что думаешь, после всего содеянного над митрополитом он выложит мне на блюде благословение?
— Конечно, выложит. Ты всё сумеешь красно сказать ему. Потому тебе сей тяжкий крест и поручил царь-батюшка нести. Тебе, отменному воеводе и побратиму Филиппа. Ну как он может тебе отказать, ежели вместе проливали кровь за Русь-матушку? Да и козырь у тебя есть. Ты ведь ему за благословение свободу, царём жалованную, принесёшь.
Алексей Басманов посмотрел на Малюту Скуратова свинцовой тяжести взглядом. Малюта замечал за Басмановым такое явление. В зверя превращался сей покладистый царедворец и его сподвижник по опричным делам.
— Ну-ну, Алёша, погаси в себе дьявольские страсти, — миролюбиво сказал Малюта. — Мы ещё не в Отроч монастыре. Охолонись, подумай, за сына порадей, и всё будет чинно. Ты ведь любишь Федяшу-то. Да и как не любить их, кровных! Я ведь тоже за своего Максима порой на душу грех беру. Вот и пойми, что без благословения и нам и им конец. И в святцы не надо смотреть. Вот ведь какая потеха нам светит, — закончил Малюта и засмеялся.
Так и не ответив Скуратову, пойдёт ли он к митрополиту Филиппу выколачивать из него благословение царю, Алексей встал из-за стола и полез на полати, где облюбовал себе место для сна. А пока Басманов поднимался в запечье на верхний полок, Малюта всё ещё посмеивался, похоже, чему-то своему. Но смех его звучал по-иному, чем у Басманова, в нём была уверенность, убеждённость в том, что Алексей Данилович исполнит волю государя лучшим образом. Скуратов понимал, что закопёрщику опричнины Басманову просто некуда деться. Он повязан с опричниной и царём Иваном Грозным насмерть. И потому, чтобы продолжать жить и вкушать блага жизни, Басманову остаётся одно: безропотно, с весёлым смехом, с улыбкой на устах, как это было все минувшие годы опричнины, исполнять любое приказание государя. Даже если бы царь повелел Басманову лишить жизни своего любимого сына за крамолу, за клятвопреступление. «И ничего ты не поделаешь, Алексей Данилыч, не восстанешь, гневными глазами не сверкнёшь», — оборвав свой смех, подумал Малюта Скуратов. И всё-таки на сей раз главный подручный царя Ивана Грозного ошибался.
