Сердце Рутилия предчувствовало, что корабль непременно должны проверить, и рано утром, когда подул южный ветер австр, при котором наглухо закрывались двери в корабельную кухню, потому что он вредил пище, вперёдсмотрящий, находившийся наверху, в «вороньем гнезде» — мачтовой корзине, закричал:
— По правому борту — судно! Различаю корабль береговой охраны. Сигналит, чтобы сушили вёсла.
Так как встречный ветер не давал возможности поднять паруса, то миопарона шла на вёслах. А «сушить вёсла» — значит вынуть лопасти из воды, то есть скорость снизить до нуля.
Евгений и Рутилий подошли к борту.
— Что мы предполагали, то и случилось... — сказал капитан.
Такой же, как миопарона, быстроходный и маневренный корабль, называемый скафом, приблизился. Передали, чтобы с миопароны выбросили верёвочную лестницу. Старший и с ним четыре матроса вскарабкались по ней на борт, показали распоряжение начальника охраны о проверке. Не найдя никого из посторонних, спустились с лестницы и вскоре оказались на своём корабле. Увидев на лице Евгения волнение, Рутилий пошутил:
— Думаю, брат, что много дал бы тому, кто превратил бы тебя сейчас в одного из летающих Зевсовых слуг[28], чтобы сверху видеть, как станет добираться до Рима твоя возлюбленная.
— Ты угадал, мой верный друг, — не стал скрывать свои чувства Октавиан.
* * *
Гонория ещё в каюте миопароны переоделась в платье госпожи среднего достатка, а Джамна убрала с её головы башню, какую носили женщины очень богатых патрицианских семей; на лбу и по бокам уложила длинные волосы молодой Августы валиком, а сзади собрала их в тугой узел.
Радогаст быстро в центре Анконы рядом с храмом Изиды отыскал гостиницу; не без труда они втроём устроились в ней, так как она была заполнена паломниками. Правда, многие из них спали на улице в своих крытых повозках.
Нашёл расторопный ант и еду — жареную цесарку, холодную, но с жадностью набросились и на такую. Запивая фалернским терпким вином, Радогаст пошутил:
— Курица вдвойне по вкусу нашей нумидийке[29].
— Почему вдвойне? — не согласилась Гонория. — Не забывай, Радогаст, что наша Джамна нумидийка наполовину...
— Есть больше нечего, госпожа. Ложитесь спать. У нас на родине говорят: «Утро вечера мудренее».
Гонория и Джамна легли вместе на одном ложе; ант, бросив тюфяк на пол, устроился у самых дверей комнаты, положив в изголовье акинак.
Утром, добыв для женщин завтрак, ушёл покупать, взяв деньги у молодой Августы, лошадей и повозку, наказав им из комнаты до его прихода не выходить.
