С первого дня как мы покинули нашу деревню, Юрген не мог нарадоваться весомым жизненным изменениям связанных с переездом. Он, наконец, не был больше ни глухонемым и не ненормальным. Он никак не мог наговориться, охотно вступая со всеми, кто встречался на пути, совершенно в пустые разговоры. А я радовалась тому, что ни у кого из наших собеседников не возникло вопроса о его едва заметном акценте. Скорее всего это было связано с тем, что кроме Юргена, с уходом войны многие вплетали в свою речь немецкие словечки. Уж слишком долгое время этот язык резал советскому народу слух. Кто-то хотел таким образом насмехнуться над грубоватым языком. Кому-то понравились некоторые слова, употребляемые фашистами, вот он и не забывал при возможности ими пользоваться. А кто-то, возможно, действительно долго пробыл в плену у немцев. Выжил, и теперь и хотел бы, но не мог до конца избавиться от ненавистного вражеского языка.
Глаза Юргена светились неимоверной радостью, когда односельчане чуть ли не сразу предложили ему занять место этого самого Тараса Константиновича, который был учителем в начальной школе. А как еще, если внешность Юргена вызывала полное доверие у всех, кто с ним сталкивался, а его любовь к общению и нежный, словно бархат, голос, обезоруживал всех и каждого. Он был просто в восторге и сразу-же согласился. Высшим блаженством для него было обучать детей грамоте, но прежде он тщательно обучался сам, найдя в школьной библиотеке кое-какие учебники. Немецкий он-то знал отлично, а вот грамматику нашей речи, упорно и усердно учил.
До начала школьного года оставалось еще около двух месяцев, а нам предстояло в это время вместе со всеми остальными, привести школьное помещение в порядок. В сельской школе еще совсем недавно был обустроен госпиталь, в котором больше не было никакой надобности, и который подлежал теперь огромнейшему ремонту и уборки.
Словно на невидимых крыльях мы ежедневно летели в будущую обновленную школу и отдавали все силы, чтобы избавиться даже от намека на пребывание здесь раненых и умерших. Благо на школьной территории не устроили кладбища, а то все наши труды были бы бесполезны, так как нельзя было себе представить – как в помещении, во дворе которого покоятся десятки солдат, могли бы учиться дети.
Так, в один из таких дней мне поручили сжечь все обнаруженные использованные повязки и окровавленную одежду, которую зачем-то хранили в одном из классов. Огонь был каким-то тяжелым. Одежда никак не хотела сгорать, а запах стоял такой, что я до сих пор его чувствую в каждом костре. Вещи неизвестных мне солдат были слишком окровавленными и до невозможности грязными. Хотя, чему удивляться, они защищали родину, и на гигиенические процедуры в их ежедневном распорядке точно не было времени. А еще, те мундиры которые долгое время пролежали в этой комнатушке, начали прогнивать, а на многих из них поселились опарыши. Все это в огне, превратилось в невыносимый беспощадный аромат. Мой организм не выдержал. Закончить начатое мной, пришлось Юргену, тат как я безудержно блевала в стороне. Тогда мне показалось, что с меня наружу через рот вылетят и все внутренние органы. Так плохо мне еще никогда не было. А в носу, казалось, навсегда укоренился этот запах.
