— Есть йаш и сак. И вайеб: он-то и нравится мне всех больше, месяц всего из пяти дней.
— Однажды ты датировал расписку первым сипа!..
— Но что толку от всего этого? — Консул хлебнул стрихнина, не уверенный, что им полезно запивать виски ирландской фирмы «Берк» (та бутылка, наверное, теперь в гараже отеля «Белья виста»). — Это я о человеческих знаниях. Едва ли не первое покаяние, какое я на себя наложил, состояло в том, чтобы вызубрить наизусть все философские куски из «Войны и мира». Это, понятное дело, было еще до того, как я превзошел премудрости кабалистики и выучился повторять их, как мартышка с Антильских островов. Но, как выяснилось на днях, из всей книги я только и помню, что у Наполеона ляжка подергивалась.
— А ты не съешь что-нибудь? Ведь ты же, наверное, умираешь с голоду.
— Я уже закусил.
Ивонна, с аппетитом уплетая завтрак, спросила:
— А какова конъюнктура?
— Том слегка не в себе, потому что у него конфисковали какую-то недвижимость не то в Тласкале, не то в Пуэбле, а он уже надеялся, что пронесло. Обо мне они еще не составили мнения, а я ушел в отставку, так что мое положение двусмысленно.
— Значит, ты в самом деле…
— К слову, я должен перед тобой извиниться за свой наряд — да я еще и весь в пыли, — смотреть тошно, а ведь по случаю твоего приезда я мог бы надеть хоть пиджак!
Консул улыбнулся в душе своим интонациям, такими «английскими» они невольно стали в силу причин, открыть которые он не мог.
— Значит, ты в самом деле ушел в отставку!
— Да, бесповоротно! И теперь я подумываю принять мексиканское подданство и поселиться среди индейцев, как Уильям Блэкстоун. Но ты понимаешь, мешает привычка зарабатывать деньги, хотя это, конечно, тайна, покрытая мраком для постороннего… — Консул любовно оглядел картины, висевшие на стенах, большей частью акварели, написанные его матерью и запечатлевшие кашмирские пейзажи: невысокая ограда из серого камня, а за ней, под купой березок и высоким тополем, могила Лаллы Рук; дикий, буйный ландшафт, в котором смутно проглядывало что-то шотландское; теснина, ущелье в Гугганвире; река Шалимар здесь особенно походила на Кам: вид издалека, из долины Синд, на Нанга-Парбат вполне мог быть написан на веранде этого дома, и Нанга-Парбат сошел бы за старика Попо… — Для постороннего, — повторил он, — и столько всяких тревог, раздумий, предчувствий, материальных забот, феодальных пережитков…
— Но… — Ивонна отодвинула поднос с завтраком, достала из сумки, брошенной у кровати, сигарету и, прежде чем консул успел поднести ей спичку, прикурила сама.
