— …Кстати, о трупах. — Консул налил себе еще виски и теперь почти твердой рукой расписывался в долговой книге, в то время как Ивонна поплелась к двери. — Что касается меня лично, то я не прочь покоиться рядом с Уильямом Блэкстоуном… — Он вернул книгу Фернандо, которому, слава богу, он не сделал даже попытки ее представить. — С тем самым, что жил среди индейцев. Ты, конечно, про него знаешь?
Консул встал, полуобернулся к ней, нерешительно созерцая только что налитый стаканчик, к которому он еще не притронулся.
— …К чертовой матери, ежели тебе охота, Алабама, валяй… Мне неохота. А ты валяй.
— Absolutamente necesario.
Консул выпил лишь половину.
За дверью, на солнцепеке, в иссякающих волнах худосочной музыки, которые катились вспять, размывая шум все еще не закончившегося бала, Ивонна снова остановилась в ожидании, тревожно поглядывая через плечо на подъезд отеля, откуда, как ошалевшие осы из невидимого гнезда, один за другим выпархивали последние танцоры, и в этот миг, безупречный, проникнутый славным духом армии и флота, исполненный консульского достоинства, оттуда выступил консул, извлек из кармана совсем уже твердой рукой темные очки и водрузил их на нос.
— Ну-с, — изрек он, — все такси куда-то исчезли. Не пойти ли нам пешком?
— А где же твоя машина? — Ивонна, опасаясь встретить кого-нибудь из знакомых, до того растерялась, что чуть не взяла под руку постороннего человека в темных очках, молодого, оборванного мексиканца, который прислонился к стене отеля, а консул, шлепнув ладонью по набалдашнику своей трости, сказал ему с таинственной многозначительностью;
— Buenas tardes, senor>[69].
Ивонна поспешно двинулась прочь.
— Да, пойдем.
Консул галантно предложил ей руку (она заметила, что к оборванцу в темных очках подошел еще один босяк с повязкой на одном глазу, который перед тем подпирал стену поодаль, и его консул тоже приветствовал: Buenas tardes, а из дверей теперь никто не выходил, у отеля были только эти двое, они вежливо ответили: Buenas им в спину и подтолкнули друг друга, словно говоря: «Он сказал: Buenas tardes, вот чудак человек!»), и они двинулись наискось через площадь. Фиеста должна была начаться еще нескоро, и улицы, многократно видевшие День поминовения, были совсем безлюдны. Всюду пестрели яркие флаги и бумажные транспаранты; огромное колесо проступало сквозь зелень деревьев, величественное и недвижное. Но в этот утренний час город вокруг них и внизу, на склоне, оглашали резкие, отдаленные звуки, подобные ослепляющим взрывам цветных ракет.
