— «No se puede vi vir sin amar»[5],— сказал мсье Ляруэль… — Как написал этот estupido[6] на стене моего дома.
— Ладно, amigo[7], отведите свою душу, — сказал доктор Вихиль, стоявший у него за спиной.
— … Но, hombre [8], ведь Ивонна вернулась! Этого мне никогда не понять. Она вернулась к нему! — Мсье Ляруэль подошел к столику, налил себе стакан теуаканской минеральной воды и выпил залпом. Потом сказал:
— Salud у pesetas.
— Y tiempo para gastarlas, [9] — задумчиво отозвался его друг.
Мсье Ляруэль взглянул на доктора, который, позевывая, полулежал в шезлонге, на этого мексиканца с красивым, до невероятия красивым, темным, непроницаемым лицом, на его добрые, глубокие, карие глаза, как у тех прелестных и печальных индейских детишек, которых можно увидеть в Теуантепеке (этом земном раю, где женщины работают в ноте лица, а мужчины с утра до вечера купаются в речке), на его маленькие, тонкие руки с нежными запястьями, где на тыльной стороне щетинились неожиданно жесткие черные волоски.
— Я давно уже отвел душу, Артуро, — сказал он по-английски, вынул изо рта сигарету и держал ее в тонких, нервных пальцах, слишком уж щедро, он сам знал это, унизанных кольцами. — И даже больше того…
Мсье Ляруэль заметил, что сигарета его погасла, и выпил еще анисовой.
— Con permiso [10].— Доктор Вихиль с такой непостижимой ловкостью извлек горящую зажигалку, словно она уже горела у него в кармане и он исторг пламя из своего тела, — движение руки и появление огня были нераздельны; он поднес зажигалку мсье Ляруэлю. — А вы хоть раз шли в здешнюю церковь всех скорбящих? — спросил он вдруг. — Там есть статуя Пресвятой девы, покровительницы всякому, который есть один как перст.
Мсье Ляруэль покачал головой.
— Никто туда не шел. Только тот, который есть один как перст, — сказал доктор задумчиво. Он спрятал зажигалку и взглянул на часы, стремительно вскинув руку. — Allons-nous-еп [11],— сказал он. — Vämonos[12].— Он рассмеялся коротко, словно зевнул, быстро закивал головой, подался вперед всем телом и спрятал лицо в ладонях. Потом встал у балюстрады рядом с мсье Ляруэлем, дыша всей грудью. — Ах, вот возлюбленное мной время, когда солнце уходит и всюду пение и псиный гав…
Мсье Ляруэль тоже рассмеялся. Пока они разговаривали, небо на юге грозово потемнело; траурное шествие давно спустилось со склона. Стервятники, лениво парившие в высоте, плыли по ветру.
— Итак, встретимся около половины девятого, а покамест я зайду на часок в cine
