– Слушайте, Хинкус, – мягко сказал я. – Тот, кто вас схватил… вы ведь видели его и раньше, днем?
Он дико взглянул на меня и снова присосался к бутылке.
– Так, – сказал я. – Ну, пойдемте. Я запру вас в номере. Бутылку можете взять с собой.
– А вы? – хрипло спросил он.
– Что – я?
– Вы уйдете?
– Естественно, – сказал я.
– Послушайте, – сказал он. – Послушайте, инспектор… – Глаза у него бегали, он искал, что сказать. – Вы… Я… Вы… вы заглядывайте ко мне, ладно? Я, может быть, вспомню еще что-нибудь… Или, может быть, я побуду с вами? – Он умоляюще глядел на меня. – Я не убегу, и… ничего… клянусь вам…
– Вы боитесь остаться один в номере? – спросил я.
– Да, – ответил он.
– Но ведь я вас запру, – сказал я. – И ключ унесу с собой…
В каком-то отчаянии он махнул рукой.
– Это не поможет, – пробормотал он.
– Ну-ну, Хинкус, – строго сказал я. – Будьте мужчиной! Что вы раскисли, как старая баба?
Он ничего не ответил и только нежно прижал бутылку к груди обеими руками. Я отвел его в номер и, еще раз пообещав навестить, запер. Ключ я действительно вынул и сунул в карман. Я чувствовал, что Хинкус – это неразработанная жила и что им еще придется заниматься. Я ушел не сразу. Я постоял несколько минут у дверей, приложив ухо к замочной скважине. Слышно было, как булькает жидкость, потом скрипнула кровать, потом раздались частые прерывистые звуки. Я не сразу догадался, что это, а потом понял: Хинкус плакал.
Я оставил его наедине с его совестью и направился к дю Барнстокру. Старик открыл мне немедленно. Он был страшно возбужден. Он даже не предложил мне сесть. Комната была полна сигарного дыма.
– Мой дорогой инспектор! – немедленно начал он, выделывая фантастические вещи с сигарой, которую он держал двумя пальцами в приподнятой руке. – Мой уважаемый друг! Я чувствую себя чертовски неловко, но дело зашло слишком далеко. Я должен признаться вам в одной своей маленькой провинности…
– Что вы убили Олафа Андварафорса, – мрачно сказал я, опускаясь в кресло.
Он содрогнулся и всплеснул руками.
– О боже! Нет! Я в жизни своей никого не тронул пальцем! Кэль идэ! Нет! Я хочу только чистосердечно признаться в том, что регулярно мистифицировал публику в нашем отеле… – Он прижал руки к груди, обсыпая халат сигарным пеплом. – Поверьте, поймите меня правильно: это были просто шутки! Пусть не бог весть какие изящные и остроумные, но совершенно невинные… Это у меня профессиональное, я обожаю атмосферу таинственности, мистификации, всеобщего недоумения… Никакого злого умысла, уверяю вас! Никакой корысти…
