Я, ещё более твердым голосом, продолжал:
— Микис, видно, украл что там было у вас из-под его пьяных глаз. В другой раз посылайте взрослого мужчину, а не молодую девицу.
Возможно, есть вещи и похуже, чем называть крепкого и жесткого парня, правоверного мусульманина, пьяницей и не заслуживающей доверия девицей, и я, может быть, и додумался бы до них, будь у меня время. Но, похоже, и этого хватило. Юсуф выхватил у соседа с пояса длинный нож и бросился на меня.
Я откатился назад и в сторону, очутившись на ковре за пределами шатра. Выкатываясь, я увидел краем глаза, как зашевелилось что-то белое. В шатре послышались крики и шум.
Я привстал на колено, выставив руки и приготовившись отразить нападение. Но в этом не было необходимости. Юсуф лежал распластавшись, утихомиренный, нож выпал из его раскрытой руки. Рядом с ним стоял, прямо за пределами шатра, высокий тип в белом бурнусе, держа обеими руками винтовку с резным прикладом.
Мне было приятно увидеть, что этот приклад практикуется не только на моей голове.
Я осторожно, чтобы не вызывать чьей-нибудь настороженности, поднялся на ноги. Хозяин каравана медленно встал и вышел наружу. Он произнес пару слов, и Юсуфа уволокли. Потом он обратился ко мне:
— Командир, — спокойно произнес он, — вам очень везет. Вы дважды ушли от моих вопросов. Юсуф собака. Но я ещё не знаю, кто вы. Но завтра мы узнаем.
Он долго и пристально разглядывал меня, затем нагнулся и поднял нож, потом что-то бросил двум охранникам, и те крепко схватили меня. Он поднес нож к моей щеке.
— Аллах я-фу, — произнес он. Аллах, значит, простит. Потом кончиком ножа провел по моей щеке.
Было не больно, так, ужалило. Нож был очень острый. Я почувствовал, как у меня расходится кожа и теплая кровь выступает на щеке. Мышцы щеки вздулись.
Хозяин повернул в шатер. Я достал платок, и меня поволокли прочь.
В камере ночь тянулась медленно. Я не спал. Прислонившись к стене, я чувствовал, как холод жжет мне щеку, а внутри её стоит настоящий жар.
Я слышал шаги полицейского в кабинете, потом он плюхнулся на свою циновку. До меня доносился его храп с присвистом. Я сидел и курил.
Я был не в том настроении, чтобы думать, что бы сказать этакое умное наутро. Об умных вещах не хотелось думать. Хотелось взять в руки автомат и стрелять. И покончить со всем этим дурацким делом.
Я попал сюда по собственному разумению, и плохому разумению. Я оказался дураком, и очень большим. Меня избили, порезали, бросили в тюрьму. Утром опять будут бить и резать.
