Он достал платок и вытер глаза. Возникла пауза. А затем, затем я вгляделся в него и увидел, что щеки его мелко трясутся, как будто замерзли. Но в комнате у меня стояла жара, даже почище вчерашней.
- Дорогая ты моя Олечка... - повторил он, и щеки затрепетали еще сильнее. Потом вышел и голос его, который я еле узнал. Он был сквозь слезы, совершенно глухой, погибающий: - Простите меня. Я долго и много говорю. А Господь велел нам: более слушай, нежели говори. Во многословии не спасешься от греха.
- Вы стали очень верить? - спросил я осторожно и сразу смутился.
Но он ответил мгновенно:
- Я верил всегда. Особенно там, на Севере, а еще больше теперь, когда остался без Олечки. Я лечусь своей верой, а не лекарствами. Каждый вечер я повторяю себе перед сном, наказываю: раз ты человек, а тем более старый, то непрестанно твори молитвы, проси у Господа прощения во грехах и терпения во время болезни. И моли Господа, чтоб не покрыла тебя вечная тьма... А вот Оленьку мою уже не поднять. Я и схоронил ее в том Дерюгино, на родине, значит. Все близкие люди у Оленьки были мастера, пимокатную мастерскую держали. Ну что - раз мастера, то большевички их тоже уделали, да. Вы не забыли, на чем мы остановились? Так вот, на день утраты в нашем сарайчике лежало два десятка овчин и столько же кож. Они были прикрыты брезентом четыре метра на три. Брезент слегка заляпан зеленой масляной краской. Счищать ее было бесполезно, да и надо ли, пятна эти никому не мешали.
Он прервался и медленно, как бы что-то узнавая, опять оглядел мою комнату. Глаза его оживились:
- Книг-то у вас - как в богадельне.
- В богадельне я не был и не собираюсь.
- Не зарекайся, милый мой. Все под Богом ходим.
Он сморщил нос. Я подумал, что в ноздри ему попало что-то кислое и едкое. Так и есть, он чихнул и промокнул нос аршинным клетчатым платком. И когда работал своим платком, медленно произнес:
- Будь здоров, Николай Поликарпович! Живи долго, береги свои силы.
- Будьте здоровы и богаты! - повторил я вслед за ним и задал свой главный вопрос: - Все же по какому случаю наш разговор? Да и не понимаю я, как вы ухитрились запомнить все эти килограммы и пятна на брезенте?..
Он как-то резко, по-молодому поднялся со стула и с расстановкой сказал:
- Простите, что отвлек вас от государственных дел. Премного простите... И за то, что надоел, и вообще...
Я не ожидал такого оборота и попытался загладить вину. А какую - сам не знаю. Я взял его ладонь в свою и крепко сжал ее. Ладонь не отозвалась. Но он опять сел на стул и заговорил:
