– Автор тоже приехал.
– Бушуев?
– Ага…
На улице было сумеречно и снежно. Ольга с Аркадием Ивановичем торопливо направились к Театральной площади, чтобы там взять такси.
VI
…Над Можайским шоссе в безоблачно-синем небе курлыкали журавли. За заборами, в садах, еще лежал снег, пересеченный лиловыми тенями; на шоссе же снега не было – еще утром вдруг ударившее солнце растопило намерзшую за ночь корку льда, и теперь асфальт блестел, как антрацит, искрящимся мокрым черным блеском.
По канавам стремительными потоками шумно неслась вешняя вода, раскачивая былинки по обочинам и заливая дощатые мостики-переходы. У канав, звонко гомоня, копошились дети, пускали кораблики под бумажными парусами, строили плотины. На деревьях, на крышах без умолку, по-весеннему весело щебетали воробьи, суетливо перепархивая с места на место. Все сверкало, все рождало терпкий весенний запах…
Хороша весна под Москвой!
Прислушиваясь к шуму мотора и щурясь от яркого света, с радостным ощущением всем существом своим весны и жизни, Денис Бушуев ехал в Москву. Расстояние от дачи до Дорогомиловской заставы он покрывал ровно за двадцать пять минут, и теперь, подъезжая к Еврейскому кладбищу, машинально взглянул на часы: как обычно – двадцать пять минут.
На Большой Дмитровке, у здания Верховной Прокуратуры СССР, он застопорил, с маху притиснул машину к обочине тротуара, выключил мотор и вышел из машины, шумно хлопнув дверцой.
Было жарко. Войдя в вестибюль, он расстегнул серое, добротного покроя летнее пальто, ладно сидевшее на его могучей фигуре, и снял шляпу. Вытер платком слегка вспотевший лоб.
Белокурые волосы растрепались, кое-где поднялись вихрами. За короткие годы восхождения по лестнице славы Денис Бушуев мало изменился внешне и мало походил на известного писателя – по-прежнему во всем его облике проглядывало то основное, главное, волжское, что составляло сущность его. И этого главного, грубо-русского, не уничтожили ни изящная одежда, ни новые черточки в характере, ни уверенность в движениях и в речи. Более того, грубоватая красота его стала как-то еще рельефнее, еще выпуклее: по-прежнему на широкоскулом смуглом лице его играл здоровый, крепкий румянец и по-мужицки откровенно сверкали в мягкой улыбке крупные белые зубы. Лишь в карих, вдумчивых глазах его появились какая-то надежная твердость и спокойствие.
В огромном зале, с тяжелым лепным потолком, толпился народ, гудели голоса, медленно и бесстрастно расхаживали дежурные милиционеры. Вглядевшись в толпу, Бушуев отметил почти одинаковое выражение лиц: скорбное – у женщин, окаменелое – у мужчин.
