".
Бирюлев улыбнулся. Городовые примерно так и сказали.
"Единственное, что стало известно — "невидимые" попадали в дома, подобрав ключи. По такой причине двери оставались запертыми — их закрывали за собой, уходя, сами преступники. Выждав время, чтобы жертва уснула, ее душили, привязывая к ближайшим предметам", — ну и что с того, что все это лишь слухи?
И подпись — "Приглядчик".
Поступая в газету, Бирюлев надеялся писать о событиях культуры. Даже псевдоним взял подходящий: "Зритель". Циничный Титоренко нашел его остроумным, так что первое время репортер подписывался именно им. Однако вскоре возмущение читателей стало довольно громким — пришлось назваться "Приглядчиком". Но Бирюлеву новое имя понравилось больше прежнего. Оно, казалось, говорило о том, что он смотрит за происходящим откуда-то со стороны, и, быть может, и сверху.
Перечитав, репортер остался доволен. Хорошо вышло.
Осталось только показать Титоренко, и можно будет, забыв о невидимых, выйти наружу, в первый летний день. И, например, снова посетить театр… хотя бы и тот новый, что неподалеку, и который упорно зовут шалманом. Опять взглянуть на прекрасную Елену, пусть актриса она и никудышная.
Прихватив портфель и исписанный лист бумаги, Бирюлев направился в кабинет редактора.
* * *
Оказалось, что смерть одного-единственного Старого Леха освободила крайне много утреннего времени. Матрена даже встала позже, но все равно успела переделать все задолго до обычного часа выхода из дома.
Впрочем, сегодня прачка в любом случае не собиралась к оставшимся хозяевам.
Спешить было некуда. Странно и непривычно.
Матрена чаевничала — точно, как барыня — глядя в тусклое окно на белье, что сушилось на улице.
Вся куча-мала разбежалась. Старшая, светлоглазая и беловолосая, гибкая, похожая на русалку, спозаранку отправилась стирать, прихватив с собой на реку двух младших. Хозяйственная вышла девка, да только соседи намекали, что как бы в подоле не принесла. Приглядывать-то за ней некому: мать всегда занята.
Э-эх… Когда-то и сама Матрена отличалась пригожестью. Вся деревня заглядывалась — но нет же, выбрала забулдыгу-бочарника. С ним и сбежала в город. Годы прошли, она раздалась и одновременно ссохлась кожей, как старое яблоко. Прачка невольно взглянула на свои руки, обхватившие чашку — красные, распухшие, обветренные.
Что толку вспоминать былое. От сетований на ушедшую молодость мысли снова вернулись к детям.
У младших всегда хорошая доля: они теперь даже в школу при храме ходили. Видано ли — читать выучились. А средних Матрена давно уж определила: одного — в подмастерья плотника, другого — на текстильную мануфактуру, а третью в няньки отдала. Этих она с тех пор дома почти не видела.
