Кому — война, кому-то мать родна:
точней не скажешь. Так же и разлука.
Она кому-то крест, кому-то мука,
а мне звезда и свет в окне — она.
И каждый день, вставая поутру,
я вижу смысл во всем: и в том, и в этом,
поскольку,
даже если я умру,
ты возвратишься.
Не зимой, так летом.
С каждым годом, с каждым твоим уходом,
мой хороший,
все меньше пустеет вокруг земля,
наполняясь родным и не очень родным народом
от двери —
через двор —
до Кремля —
уходя в поля.
Даже просто взглянуть, не покажется мало,
а ему от меня что-то до смерти нужно —
сейчас и здесь,
и что делать, когда я в упор его не видала —
ты мне всех заслонял —
а теперь его вижу весь.
Ну, одна на весь мир я натку полотна им,
ну, им пир приготовлю на весь христианский мир:
проходили, читали, сдавали, знаем —
это лепта моя, или, как его там, статир.
Пенелопа пускай отдыхает: все буду прясть я,
поварихи в бессрочный отпуск пускай идут:
я учила в школе, что нету на свете счастья,
а оно,
стоит только уйти тебе,
тут как тут…
— Извини, не расслышала из-за гвалта:
я в троллейбусе,
еду сейчас домой…
Уезжаешь? Господи, напугал-то!
Я подумала, что-то стряслось с тобой…
Ну конечно, «счастливого» — как иначе,
ну, конечно, «полный» тебе «вперед».
Где-то есть большие дома и дачи —
там теплей, ибо солнце там круглый год…
Уходить — как же это всегда красиво,
ведь «прощай» не то что «пока-пока»!
Согласись, родной, велика Россия,
я бы сузила: больно уж велика.
Только некуда мне отступать — я дома:
ставлю сумки в угол и зажигаю свет.
Он горит всегда по закону Ома,
