— Сидел? — догадываюсь я.
— Неоднократно,— подтверждает эксперт и спохватывается: — Вы сильно-то не обнадеживайтесь, может, Моти и в живых нет.
Я не падаю духом, а звоню в адресное бюро.
Шпак жив, и я, не раздумывая, спешу к нему на свидание... .
Двери квартиры за свою долгую службу перевидели столько замков, что если кому-нибудь взбредет в голову вставить еще один, у него просто не будут держаться шурупы. Нажимаю па кнопку одного из четырех звонков, но, видимо, не на ту. Открывает мне низкорослая, похожая на колобок, запенсионного возраста женщина.
— Вам кого?
— Матвея Иосифовича.
— Ему и надо звонить... Вторая дверь направо.
Сообщив это, она равнодушно поворачивается и, даже не поинтересовавшись, закрыла ли я за собой дверь, скрывается в глубине заставленного столетним хламом коридора.
Стучу во вторую направо.
— Войдите,— раздается надтреснутый старческий голос.
В комнате с высоким потолком и потемневшей известкой на стенах лежит на диване укрытый по самый подбородок суконным одеялом старец с заросшим седой щетиной лицом.
— Добрый вечер,— приподнимает он в улыбке уголок рта,— вы из райсобеса или райздрава?
— Они тоже приходят в столь поздний час? — вежливо интересуюсь я.
Выпуклые глаза Матвея Иосифовича не по-стариковски остро впиваются в меня.
— Начинаю догадываться, из какой вы организации,— помаргивая, будто в глаз попала соринка, говорит он.
— Вот и прекрасно... Я яз прокуратуры.
— И зачем же понадобился прокуратуре дряхлый, больной Мотя Шпак? Он уже давно ничего не может... Но заметьте, я всегда пробивал себе путь к свободе примерным трудом. Это понимали, ценили и: освобождали досрочно.
— А как же столь примерный человек снова попадал за решетку?
— Губила доброта! — Матвей Иосифович выползает из-под одеяла и, пристроив поудобнее подушку, конфузливо застегивает на груди клетчатую рубашку.— Мои руки, которые товарищи из НКВД справедливо считали золотыми, были нужны всем... А я не умел отказывать. «Мотя, сделай ксиву»,— «Пожалуйста». «Мотя, нужна печать артели»,— «Пожалуйста». «Мотя, сделай клише, совсем пообносились, не идти же на гострудсберкассу». И я делал, характер мягкий...
— Преступно мягкий,— уточняю я.
Старик вздыхает:
— И не говорите... Вот однажды, это было еще в Одессе, приходит ко мне Бенцион Крик...
— Матвей Иосифович,— укоряю я.— Про Беню Крика расскажите своим соседям. Мне поведайте об этом документе...
Вынув из сумочки паспорт Данилова с фотографией Репикова, кладу на одеяло.
