Мы с Павлом в очередь не становимся, а скромно отходим к окну. Удобно устроившись на широком деревянном подоконнике, разглядываю витрины, стараясь определить, что там есть такого, чего нет в Новосибирске. Паша Черный, засунув руки в карманы крытого полушубка, стоит рядом.
Когда последний человек из очереди получает свою буханку хлеба, продавщица, до этого изредка поглядывавшая на нас, настойчиво упирается в меня взглядом.
— А вас, голубки, не касается?! Обед у меня. С двух часов.
Неужели со стороны мы производим именно такое впечатление? Занятно.
Павел показывает удостоверение. Продавщица не удивлена, однако сникает, переводит вопросительный взгляд на меня.
— Я с молодым человеком,— поясняю ей.
Тогда она идет к двери и. запирает ее на длинный стальной крюк.
— Бэхээс? — спрашивает у Павла.
Он отрицательно качает головой.
— Нас один старик интересует, где-то неподалеку должен жить,— говорит Павел.—Вы давно, здесь работаете?
— Почитай, лет двадцать!
— Старика зовут дедом Кондратом. Не знаете такого случайно? — спрашиваю я.
Продавщица даже обижается,
— Меня все знают, и я — всех. Лобач его фамилия.
— Где он живет?
— Тут, на Лагерной. Тьфу! Все по старинке называю. На Жукова то есть. Седьмой дом, кажется, только на другой стороне, если не снесли еще. Да вы сразу найдете: ворота покосились, ставни вечно закрытые... Только я этого алканавта уже третью неделю не вижу. Дала рупь взаймы, теперь год ждать буду.
— Пьет? — уточняю я.
— Конченый,— огорченно говорит продавщица.— Запойный. Вечно денег не бывает, а все пьяный.
Павел недоумевает:
— Как же так?
— Один он живет, вот и обретаются у него всякие шарамыги. Ничего с ним участковый поделать не может. Кондрат пенсию имеет, за тунеядство не посадишь. Плохого, вроде, тоже никому не делает. Не ворует, самогонку не гонит, краденого не скупает — поди возьми его... Сейчас-то ему похужело, бормотуху — и ту с утра не купишь, хоть сдохни с похмелья...
— Спасибо,— останавливает ее Павел.
Идя вдоль трамвайных путей, я, как в детстве, творю заклинание: «Только б не снесли, только б не снесли, только б не снесли». Стараюсь не глядеть на дома, а когда поднимаю голову, замираю: длинный забор из почерневших досок плавно переходит в бревенчатую стену дома. Стена есть, а крыши нет. И других стен нет. Один фасад. Ставни на трех окнах закрыты наглухо, а четвертые — распахнуты. Покачиваются со зловещим скрипом.
— Да не этот,— усмехаясь, вырывает меня из оцепенения Павел.— Я считаю... Вон дом деда Кондрата,— через несколько шагов говорит он.
