— Что вы все этого Хохлова ко мне приплетаете?! Сдался он мне!
— Где вы находились, когда раздался крив Хохлова?
— На пятом этаже. В ванной плитку докладывал.
— В одном подъезде с Хохловым! — утверждаю я.
— Ну и что? Он же с четвертого свалился.
— Откуда вам это известно?
— Все говорят.
— После крика вы сразу вниз побежали?
— Жижин менее уверенно, чем прежде, отвечает:
— Ну, да...
— Спустились по лестнице того же подъезда, в котором работали?
— Кажется...
— Откуда такая неуверенность?
Нос Жижина целится в лужицу талого снега под его валенками, руки сжимаются и разжимаются, словно он хочет размять затекшие пальцы.
Как вы оказались в соседнем подъезде? — тороплю я.
— Не знаю... Когда услышал крик, почему-то сразу побежал через лоджию туда.
— Вам не кажется странным подобный маршрут?
— Так получилось...
— Жижин, не кривите душой. Ведь в ваших интересах говорить правду.
Жижнн вздыхает.
— Ящик с кафелем в бабарыкинском подъезде прятал, на восьмом этаже.
— Он и сейчас там лежит? — недоверчиво интересуюсь я.
— Продал...
— И, естественно, не знаете кому?
— А что смеяться? Я паспортов не спрашиваю.
— Мужчина в папахе в тот день к вам приходил?
Жижин не понимает.
— В папахе?
— Они с Бабарыкиным бежали но лестнице впереди вас,— поясняю я.
— A-a-a… Видел кого-то. Но я его не знаю. Да он сразу, как из подъезда выскочил, за угол шмыгнул.
— Вот так,— раздумчиво произношу я, потом неожиданно даже для себя спрашиваю: — К крове Хохлова нас отправлял Дербеко? Или сами пошли?
— Что я там забыл?
На лице Жижина такое неподдельное недоумение, что становится ясно — все мои расспросы об одежде, а которой погиб Хохлов, повиснут в воздухе.
18.
Дербеко, узнав, что всего лишь час назад плиточник-мозаичник Жижин, он же взяткодатель, взят мной под стражу и направлен в следственный изолятор, становится сговорчивым и, тяжело вздохнув, просит несколько листов бумаги, на одном из которых, несмотря на мои настойчивые разъяснений, что документ не может называться явкой с повинной, поскольку пишется уже после того, как следствию стало известно о совершенном преступлении, все-таки выводит крупными красивыми буквами именно этот заголовок. Работает он усердно. Время от времени беззвучно шевелит губами, очевидно, производя свои нехитрые расчеты, отирает тыльной стороной ладони выступающий на лоб пот, сосредоточенно покусывает колпачок шариковой авторучки. Закончив сочинение, Дербеко перечитывает его, словно проверяя, нет ли в нем орфографических ошибок, после чего передает мне.
