– Всем прыгать! Немедленно! – крикнул летчик по СПУ. – Стрелки! Прыгать!
Но корма молчала…
– Тимохин! Прыгай! – повторил Белоусов свой приказ.
– Сейчас прыгаю! – ответил штурман.
Мельком взглянув вперед, летчик отметил, что штурман, засовывая карту в карман, пытается подняться с сидения.
«Пора», – подумал летчик, и с трудом подняв руку, дернул за рукоятку открытия фонаря кабины. Раз, еще раз… Но какая-то сила удерживала фонарь на месте. «Заклинило? Теперь не выбраться!.. Нет, черт возьми! Он должен открыться». Пригнув голову, Белоусов еще раз с силой рванул за рукоятку, и тут же фонарь откатился назад. Сильный поток воздуха ворвался в кабину и прижал его к сиденью. «Теперь надо встать. Встать!» – приказал он сам себе, с трудом отрываясь от сиденья. И как только он привстал, бешеный поток воздуха вырвал его из кабины и тут же над головой хлопнул купол парашюта. Белоусов посмотрел вниз – до земли оставалось чуть более двух тысяч метров. Парашют опускался на вражеский аэродром.
Вдруг сильные порывы ветра стали раскачивать парашют и быстро сносить его в сторону, туда, где темнел густой лес. Поняв это, Белоусов начал энергично помогать стропами, стараясь скользить за пределы аэродрома.
Земля встретила его колючими ветками и сильным ударом. Не удержавшись на ногах, летчик упал, наткнувшись на что-то острое, ободравшее щеку, и тут же вскочил, держась за стропы. Потянул их на себя, но парашют не поддавался. Как шапка, накрыв пушистую ель, он светлым пятном белел в ночи. Стащить его можно было, только обрезав стропы. «Этого еще мне не хватало!» – подумал летчик, освобождаясь от лямок. Пошарив по карманам, он вытащил маленький перочинный нож.
С трудом перерезав прочные нити строп, Белоусов стащил с ели непокорный парашют, спрятал его в яму и забросал всем, что попало под руку. Возня с парашютом изрядно вымотала его, и он, обливаясь потом, повалился на мох. Стучало в висках, из-под шлемофона струился пот, едко щипля ободранную щеку, ныла подвернутая нога. Раскинув руки и закрыв глаза, он часто дышал, чувствуя, как бешено колотится сердце. Несколько минут спустя он очнулся. Явь напомнила о себе затихающей стрельбой и удаляющимся гулом самолетов.
Все случившееся с ним смутным туманом всплыло в его возбужденном сознании, и тут же, заглушая собой все другие чувства, острая боль защемила сердце. «Что с экипажем? Неужели все погибли? После взрыва стрелки не ответили. А Тимохин? Он же видел, как тот выбирался из кабины. А вот успел ли он выпрыгнуть? Самолет падал почти отвесно, и, может быть, он не сумел покинуть его?»
