Кроме того, в тот день отец купил для мамы две рубашки с длинными рукавами, две футболки, две пары шорт и джинсов, шесть пар белья и большой лифчик, фланелевую ночную рубашку, шапку, шарф, перчатки, ботинки и зимнюю куртку. Он похитил маму десятого августа, и куртка, которую она носила прошлой зимой, была отцовской. По словам мамы, он не спрашивал, какие цвета ей нравятся или какой бы она хотела шарф, однотонный или полосатый. Он сам для нее все выбрал. И в это несложно поверить. Отец любил все контролировать.
Даже несмотря на низкие цены в «Кей-март», эта поездка наверняка влетела ему в копеечку. Понятия не имею, откуда у него взялось столько денег. Он мог заработать на продаже бобровых шкур. Или подстрелил волка. Когда я была маленькой, охота на них считалась незаконной на Верхнем полуострове. Но рынок шкур процветал всегда, особенно среди коренных американцев. В конце концов, он мог украсть эти деньги. Или использовать кредитку. Я многого не знаю о своем отце.
Я часто думала о том дне, когда появилась на свет.
Мне приходилось читать блоги девушек, похищенных и живших в плену, и они помогли мне понять, через что пришлось пройти моей матери.
Она должна была учиться в школе, влюбляться в мальчиков или тусоваться с подружками. Ходить на репетиции местной группы, и футбольные матчи, и бог знает куда еще любят ходить дети в этом возрасте. Но вместо всего этого ей пришлось рожать ребенка, да еще и без чьей-либо помощи, если не считать человека, который отнял ее у родных и насиловал снова и снова, пока она не сбилась со счета.
Весь тот трудный день мама провела на старой деревянной кровати в спальне родителей. Отец застелил постель самыми тонкими простынями, какие только смог найти, потому что знал: к тому моменту, когда я появлюсь на свет, их уже можно будет выбросить. Он проявлял заботу, как умел, то есть периодически предлагал маме что-нибудь поесть или приносил ей стакан воды. Но большую часть времени мама оставалась в одиночестве. Со стороны отца это не было жестокостью, хотя он умел быть жестоким. Просто, пока не настало время родов, он мало что мог сделать.
В конце концов показалась моя голова. Я была крупным ребенком. Матери пришлось потрудиться, выталкивая меня наружу, и вот все было кончено. И в то же время нет. Прошла минута. Пять. Десять. И тогда отец понял, что у них появилась проблема. Плацента не отделялась. Не знаю, как он понял это, но как-то понял. Он приказал маме схватиться за столбики на кровати и приготовиться к тому, что будет больно. Мама говорила: она не могла представить, что будет еще хуже того, через что ей уже пришлось пройти, но отец оказался прав. И она потеряла сознание.
