– Я считал, что это дело безумное, – сказал он, убирая неприятные бумаги в сейф, – а теперь начинаю опасаться, что постыдное.
Он задул свечу, надел пальто и направился на Кавендиш-сквер, эту цитадель медицины, где жил и принимал в своем доме толпы пациентов знаменитый доктор Лэньон, друг адвоката.
«Кому и знать, как не Лэньону», – думал он.
Важный дворецкий сразу узнал и приветствовал Аттерсона. Его не заставили ждать и прямо от двери проводили в столовую, где доктор Лэньон сидел в одиночестве за стаканом вина. Это был крепкий, здоровый, живой, краснолицый джентльмен с копной преждевременно поседевших волос, шумный и решительный в обращении. При виде мистера Аттерсона он вскочил, протягивая навстречу обе руки. Его радушие, как всегда, выглядело несколько театральным, но оно коренилось в искреннем чувстве. Ведь они были старыми друзьями, учились вместе, сначала в школе, потом в колледже, оба умели уважать себя и друг друга и, что не всегда из этого следует, очень любили бывать вместе.
Они поговорили о том, о сем, а затем адвокат навел разговор на занимавшую его неприятную тему.
– Кажется, Лэньон, – сказал он, – вы и я – самые старые друзья, какие остались у Генри Джекила?
– Хотел бы я, чтобы эти друзья были помоложе, – засмеялся доктор Лэньон, – но, кажется, мы самые старые. А что такое? Теперь я редко встречаюсь с ним.
– Правда? – сказал Аттерсон. – Я думал, вас связывают общие интересы.
– Раньше связывали, – последовал ответ. – Но вот уж лет десять, как Генри Джекил стал для меня слишком фантастичен. Он сбился с толку, просто спятил. И хотя я, разумеется, продолжаю интересоваться им, как говорится, по старой памяти, я теперь вижусь с ним ужасно редко. Этакий антинаучный вздор, – прибавил доктор, вдруг багрово краснея, – разлучил бы Дамона и Питиаса![3]
Эта маленькая вспышка несколько успокоила мистера Аттерсона. «Они просто разошлись во мнениях по какому-то научному вопросу», – подумал он.
И так как сам он не был человеком научных страстей (кроме тех случаев, когда дело доходило до составления нотариальных актов о передаче имущества.), он даже прибавил про себя: «Только и всего!» Подождав, пока его приятель успокоится, он задал вопрос, ради которого пришел сюда:
– Вам не знаком этот Хайд, которому он покровительствует?
– Хайд? – переспросил Лэньон. – Нет, никогда не слыхивал о таком. В мое время его не было.
Вот и все сведения, с какими адвокат вернулся к себе, к своей просторной и темной постели, на которой и ворочался до самого утра. Ночь не принесла отдыха его сознанию, и мысль его все не переставала работать, блуждая в потемках, и он все не находил ответа на осаждавшие его вопросы.
