Там я стал рассматривать его содержимое. Порошки были свернуты довольно аккуратно, но все-таки не так, как это сделал бы настоящий аптекарь, – очевидно, Джекил изготовлял их собственноручно. Развернув один из них, я обнаружил простую кристаллическую соль белого цвета. Пузырек, на который я обратил затем внимание, был до половины наполнен кроваво-красной жидкостью, очень резкой по запаху и, как мне показалось, содержавшей фосфор и летучий эфир. Прочих составных частей я не мог угадать. Тетрадь оказалась обыкновенной тетрадью для записывания слов, и в ней я не нашел почти ничего, кроме ряда дат. Записи велись в течение многих лет, но я заметил, что около года тому назад записи внезапно обрывались. То здесь, то там дата сопровождалась кратким замечанием. Обычно было написано всего одно слово: «удвоено» – такая отметка встречалась, вероятно, раз шесть на несколько сотен записей. Один раз, поближе к началу списка, со многими восклицательными знаками стояло: «Полная неудача!!!» Все это возбуждало мое любопытство, но ничего не объясняло. Имелась склянка с каким-то раствором, порошки с какой-то солью и запись целого ряда экспериментов, не приведших (как очень многие исследования Джекила) ни к какому практически полезному результату. Почему честь, душевное здоровье или жизнь моего вздорного коллеги могли зависеть от наличия этих предметов в моем доме? Если его посланец мог прийти сюда, почему он не мог прийти в другое место? И даже допуская, что тут было какое-нибудь препятствие, почему я должен был принимать этого джентльмена втайне? Чем больше я раздумывал, тем больше приходил к убеждению, что имею дело со случаем мозгового заболевания, поэтому, хотя и отправил слуг спать, зарядил свой старый револьвер, чтобы все-таки оказаться готовым к самозащите.
Едва над Лондоном часы отзвонили двенадцать, как в дверь тихонько ударили молотком. На стук я сам пошел к двери и увидел небольшого человечка, жавшегося у колонн подъезда.
– Вы от доктора Джекила? – спросил я.
Он смущенно кивнул в ответ и, когда я предложил ему войти, повиновался, но сначала опасливо оглянулся через плечо в темноту сквера. Невдалеке проходил полисмен с зажженным фонариком, и мне показалось, что при виде его мой посетитель вздрогнул и заторопился.
Признаюсь, эти подробности неприятно подействовали на меня, и я не выпускал из руки оружия, следуя за ним в ярко освещенную приемную. Здесь наконец я имел возможность хорошо разглядеть этого человека. Во всяком случае, раньше мне его видеть не случалось, это было ясно. Как я говорил, он был мал ростом. Меня к тому же поразило неприятное выражение его лица, и неожиданное соединение большой подвижности с очевидной общей болезненностью, и, наконец, что не менее важно, также и какое-то странное субъективное тревожное ощущение, которое я испытывал в его соседстве. Оно было схоже с начинающимся ознобом и сопровождалось заметным понижением пульса. Тогда я приписал это какой-то особой личной неприязни и только подивился про себя остроте симптомов. Позже я имел основания убедиться, что причина была заложена гораздо глубже, в самой человеческой природе, и что моими ощущениями управляло нечто более высокое, чем вражда.
