Батяня Гицэ ударил дубиной в дверь и, затопав у порога, крикнул:
— Кумушка Марга, дома ты?
Ответ донесся не сразу. Может быть, женщина готовилась ко сну и стлала постель.
— Ты здесь, кума? — сызнова спросил Гицэ.
После недолгого молчания из-за двери послышался женский голос.
— Кто там?
— Я, кумушка Марга.
Сухо щелкнул засов, кума отворила дверь; свеча, купленная в городе Романе, осветила сени и дверь в кладовую.
— Заходи, сделай милость. Да ты никак с товарищем.
— Ага. Привел я дьяка, пусть свидетелем будет.
— Да что это ты говоришь, кум Гицэ!… Мне его милость дьяк давно знаком, и нравятся мне его очи.
— Очи? Ну понятно. Очи у него хороши. Не то, что безбровые гляделки, как у некоего попа с рыжей бородой-метелкой.
— Да оставь ты отца Василе в покое, кум Гицэ. Что он тебе сделал? Заходи в дом со своим дружком.
— Зайду. Только прежде желаю поглядеть, сколько у тебя пшеницы в каморе.
— Господи, да ты, кум, видно, хватил лишку у погреба.
— Ровно столько выпил, сколько пристало храброму мужу после удачной охоты. Ну что ж, войдем да и сядем. А почему это у тебя на столе две миски и две ложки?
Атаманша озорно рассмеялась.
— Так я все тебя дожидалась, кум Гицэ. А теперь я поставлю третью миску да пирогов принесу. Тепленькие еще, отведайте.
— Премного благодарны. Пойду сперва погляжу, сколько у тебя мешков пшеницы.
Гицэ вскочил, будто его подбросило пружиной, широко шагнул к порогу. Левой рукой рванул дверь в сени, а правой — схватил из запечья дубину. Распахнул дверь и тут же истошно закричал. Марга, не успев даже пальцем шевельнуть, застыла, как воплощенное недоумение.
— Что же это, кума? — заговорил батяня Гицэ, возвращаясь из сеней и ударяя дубиной сперва в пол, а затем в потолок. — Мы тут сидим, разговоры разговариваем, а у тебя в каморе вор. Я столкнулся с ним лицом к лицу.
— Господи, защити и помилуй! — перекрестилась атаманша.
— Ткнул я его дубинкой и схватил за бороду, да только вор успел открыть дверь и был таков. При луне, сдается, признал я его.
Марга закрыла глаза ладонями.
— Показалось мне, будто прошмыгнул за дверь отец Чотикэ, — продолжал Гицэ, не выказывая гнева. — Да открой же свои очи, кума Марга. Ох, карие очи, что были так любы мне! Погляди же, какой клок волос в моей левой руке. Такого рыжего и жесткого волоса во всем селе не сыщешь, кроме как у отца Василе. Кума Марга, уж лучше съесть мне сегодня не бедное поросячье сердце, а волчье, чтобы завыть волком и разорвать тебя клыками. Хорошо мы с тобой ладили и хранили в сердце драгоценный клад, а теперь вижу — ты, атаманша, обманщица.
