Между двумя абсолютно голыми девицами спал Марат. Юрику стало спокойно на душе.
При обходе кровати, с другой стороны нашёлся чудом притулившийся и дрыхнущий Игорёк. Он почему то был в штанах и кроссовках.
Его руки были неестественно вывернуты, простираясь в сторону ближайшей к нему мадам. Он, словно слепой, пытался наощупь разобраться в обстановке, исследуя неровный рельеф местности, отдавая должное преграждающим путь выпуклостям. Краевед-любитель. Неровности эти явно ему что-то напоминали, он радостно мычал во сне и причмокивал губами.
Может, впавший в глубокое детство грудничок требовал кормления и Юрику было абсолютно ясно, почему…
Во всяком случае, хаотичные рукоблудные движения замедлялись, и приобретали некоторую размеренность в определённых географических координатах.
Будем считать, что он шарил ручонками исключительно в исследовательских целях, имеющих спецификацией натиформы.
Натуралист.
В смысле, специалист по обнажённой натуре.
К его счастью, ручки были коротковаты, и не дотягивались до шерстистой груди следующего в очереди экспоната.
Жаль… Такой неожиданный мог бы случиться хэппи-энд!
*****
Поднять Марата не удавалось. Он угрожающе храпел в ответ на толчки.
Тогда Юрик распихал девиц, велев им поднимать его как угодно.
– Так он же тяжёлый…
– Поднимайте по частям. Начните с самых лёгких…
Девицы, хихикая, увели его в душ. На лице у ещё спящего Марата царило такое скорбное выражение, что хотелось ему немедленно подать на пропитание. Точнее, на пропивание.
Повесив унылый нос, и так далее, он, механически переставляя ноги, чувствовал, что в голову ему забили гвоздь. Загнали железнодорожный костыль. Он не хотел никуда двигаться. Это казалось противоестественным.
Хотелось лечь обездвиженной шпалой.
Душ – величайшее открытие человечества, естественно, со времён изобретения перегонного аппарата. За полчаса реанимационных процедур, носатый сенбернар с поднятым тонусом обрёл вторую молодость.
Вышедший одушетворённый Марат сменил страдальческое выражение лица на недоумённое. Он напоминал до крайности обеспокоенного Крамарова в поисках пропавшего ордена шведского посланника.
Его терзали смутные сомнения, но причина их была неясна. Он поворачивал головой, силясь признать окружающую действительность.
Кроме Юрика, другие окружавшие его предметы – не признавались.
Подошёл к окну. За окном синело море. Чёртова мигрень, – подумал он, – марево! И валихнулся обратно, девицы, уже завёрнутые в полотенца, недовольно закряхтели.
