Под вечер Дживс возвращался с рыбалки, и мы с Джорджианой отправлялись кататься в автомобиле. На второй вечер она упросила меня пустить ее за руль.
– Берти, это же совсем нетрудно! Ну пожалуйста, я уже раньше сто раз водила!
Сказать, что она управляла машиной на французский манер, значило бы бросить тень на великую Францию. Пешеходы разбегались от нее, как лемминги, прыгающие с обрыва; автомобили съезжали в канавы; водители грузовиков дудели в свои клаксоны. Правда, заметим, с некоторой долей уважения, словно признавая в Джорджиане своего человека. Вместо пятнадцати минут дорога заняла вдвое меньше, и мы влетели на стоянку возле ресторана, всего лишь слегка поцарапав дверцу.
При своей удивительной стройности Джорджиана живо интересовалась вопросами питания.
– Берти, возьмем еще порцию лангустинов на двоих? – предлагала она в дополнение к основному заказу.
Дни мелькали один за другим. На обратном пути нежный ветерок веял над открытым автомобилем, руль теперь надежно держала вустерская рука, и чудесный смех Джорджианы звенел, заглушая рокот первоклассного мотора.
Вечером накануне своего отъезда она открыла мне, что за дилемма ее мучила. Мидоус-pére[1], известный лондонский врач, родился в долине Ившем, и там же в его поместье прошло безоблачное детство Джорджианы – главным образом, верхом на пони или на лошади. Немецкая подлодка, потопившая «Лузитанию», оставила Джорджиану в четырнадцать лет сиротой. Весьма солидное наследство находилось под контролем опекуна, пока Джорджиане не исполнится тридцать, а до этого даже и сейчас было еще далеко. Опекун, он же родной дядя, взял осиротевшую племянницу к себе, за что она была ему бесконечно благодарна. И вот этот самый дядя оказался стеснен в средствах, да настолько, что ему вот-вот придется продать родовое гнездо с прилегающими – и весьма значительными – угодьями. Единственная дочь влюбилась в молодого человека приятной внешности, но без гроша за душой. Одна надежда на спасение – выдать Джорджиану за человека состоятельного. И такой человек нашелся.
Деликатность чувств не позволила Джорджиане назвать имена и фамилии участников драмы.
– Беда в том, Берти, что я его не люблю, – сказала она, собирая ложечкой остатки клубничного пирожного.
При этом она проникновенно смотрела мне в глаза, отчего я растерял всякую связность мыслей.
– Не то слово, – сказал я.
– Но я стольким обязана дяде! Было бы черной неблагодарностью… да просто свинством не помочь, ведь дом для него – все. А много ли женатых пар в самом деле обручились по любви? Поначалу сильной страсти может и не быть.
