Она слегка вздрогнула и, остановившись, посмотрела мне прямо в глаза.
– Что вы хотите сказать? – спросила она, подзывая детей, между тем как две другие пары ушли вперед.
– Скажите мне откровенно, как вы хотите, чтобы я любил вас?
– Как любила меня тетушка, ведь я передала вам ее права, позволив называть меня тем же именем, что и она.
– Итак, я буду любить вас без надежды, самозабвенно. Да, я сделаю для вас то, что иные делают для бога. Разве вы сами не желали этого? Я поступлю в семинарию, выйду оттуда священником и буду воспитывать Жака. Ваш сын станет как бы моим вторым «я»: политические идеи, энергию, мысли, терпение – я все передам ему. Таким образом, я останусь подле вас, и моя любовь никем не будет заподозрена: религия оградит ее, подобно тому, как хрустальный колпак ограждает серебряную фигуру Богоматери. Вам не придется опасаться порывов страсти, которая порой охватывает мужчину, я тоже поддался ей однажды. Мое сердце сгорит в этом пожаре, зато я буду любить вас любовью, очищенной от земных соблазнов.
Она побледнела и ответила прерывающимся голосом:
– Феликс, не налагайте на себя цепей, которые будут помехой вашему счастью. Я умру от горя, если окажусь причиной такого самоубийства. Подумайте, дитя мое, разве несчастная любовь – призвание? Сперва узнайте жизнь, а уж потом судите о ней. Я так хочу, я так приказываю. Не связывайте себя ни с церковью, ни с женщиной, не связывайте себя никакими узами, слышите? Я запрещаю вам это! Оставайтесь свободны. Вам двадцать один год. Вы еще не знаете, что вам готовит будущее. Боже мой, неужели я в вас ошиблась? Я думала, что двух месяцев достаточно, чтобы понять иные души.
– На что вы надеетесь для меня? – спросил я, и в моих глазах сверкнули молнии.
– Друг мой, примите мою помощь, возвысьтесь, добейтесь богатства, и вы узнаете, какую надежду я лелею. Впрочем, – прибавила она, как бы выдавая против воли свою тайну, – никогда не покидайте Мадлену, руку которой вы держите в эту минуту.
Она сказала мне на ухо эти слова, которые доказывали, как сильно занимала ее моя будущность.
– Мадлену? – переспросил я. – Ни за что!
Вслед за этим наступило молчание, скрывавшее целую бурю чувств. Мы были объяты тем глубоким смятением, которое оставляет в душе неизгладимый след. Но вот мы дошли до деревянных ворот, ведущих в парк Фрапеля; мне кажется, я и сейчас вижу перед собой среди высокой травы и колючего кустарника их ветхие, обомшелые столбы, увитые плющом.
