– Здоровье у меня, – сказал Освальд Стоукер, поблагодарив его, – в настоящий момент превосходное, но кто может предсказать, как я буду чувствовать себя в этот час завтра? Сегодня вечером мне предстоит тяжкий труд, Муллинер. Рассел Клаттербак, мой американский издатель, сейчас в Лондоне, и я обедаю с ним. Вы когда-либо обедали с Расселом Клаттербаком?
Огастес ответил, что не имеет удовольствия быть знакомым с мистером Клаттербаком.
– Это нечто! – мрачно сказал Освальд Стоукер и вышел за дверь, покачивая головой.
Новоявленная симпатия к романисту побудила в Огастесе опасения за него. Он сказал, что Освальд как будто чем-то расстроен, и Гермиона вздохнула:
– Он думает о том, как в последний раз обедал с мистером Клаттербаком.
– И что произошло?
– Он ничего толком не знает. Говорит, что вечер стерся из его памяти. Помнит только, как на следующее утро проснулся на полу своей спальни и тут же взлетел до потолка, потому что с подоконника на него чирикнул какой-то воробушек. Набил огромную шишку, жаловался он мне.
– Вы хотите сказать, что накануне вечером он переложил?
– Все как будто указывает на это.
– Ай-яй-яй!
– Вы шокированы?
– Должен признаться, отчасти да. Никогда не мог понять, какое удовольствие люди находят в спиртных напитках. Лимонад освежает куда больше.
– Но ведь вы совсем другой.
– Наверное.
– Вы такой безупречный и уравновешенный, – сказала Гермиона, устремив на него тот особый задумчивый взгляд.
Огастес решил, что большего ободрения ему не требуется. Он попытался – безуспешно – взять ее маленькую ручку в свои.
– Гермиона, – сказал он, – я люблю вас.
– Да? – сказала Гермиона.
– Вы согласны стать моей женой?
– Нет, – сказала Гермиона.
Огастес в изумлении уставился на нее:
– Нет?
– Нет.
– То есть вы хотите сказать, что не согласны стать моей женой?
Гермиона сказала, что это точнейшее резюме того, что она хотела сказать. Потом задумчиво поглядела на него, слегка содрогнулась и вышла из комнаты.
Весь день напролет и добрую часть ночи Огастес сидел у себя дома и угрюмо размышлял о необъяснимом поведении любимой девушки. И чем больше он размышлял, тем более загадочным оно казалось. Она поставила его в тупик. Он произвел ревизию своего поведения за последние несколько недель, но вывод мог быть только один: если существовало поведение, которое могло убедить дочь епископа, что перед ней ее суженый, то это поведение, пришел он к выводу, было тем самым поведением. Если уж ее не удовлетворил Огастес Муллинер в его уимблдонский период, значит, она дожидается чего-то сверхсуперного.
