Она замолчала, видимо, ожидая моей реакции на рассказ о ее дурачествах, поэтому я сказал:
– Эйфория.
– Эй – что?
– Дживс говорит, что так называется это состояние.
– А, тогда понятно. Я называю это состояние просто – счастье, счастье, счастье.
Сказав это, она вздрогнула, затряслась и поднесла руку к лицу, как будто проходила кинопробу и ей велели показать угрызения совести.
– Ах, Берти!
– Да-да?
– Простите меня.
– А?
– Так нечутко с моей стороны рассказывать вам о своем счастье. Я должна была помнить, что вам-то совсем несладко. Войдя, я увидела, что ваше лицо перекошено от боли, и вы представить себе не можете, как для меня огорчительно быть причиной ваших страданий. Жизнь ведь нелегкая штука?
– Не слишком.
– Даже тяжелая.
– Местами.
– Нельзя терять мужество.
– Вроде того.
– Не падайте духом. Кто знает? Может, ваше счастье где-то ждет вас. Однажды вы встретите ту, чья любовь заставит вас забыть о вашей любви ко мне. Нет, вы не совсем забудете. Я навсегда останусь сладостным воспоминанием, которое будет жить в вашей душе и являться вам нежным и хрупким видением в часы заката летними вечерами, когда пташки поют свои прелестные песенки, отходя ко сну.
– Это было бы на вас похоже, – сказал я, потому что промолчать было бы невежливо. – Вы, кажется, промокли, – добавил я, меняя тему. – Гуляли под дождем?
– Он только моросил, и потом, я не боюсь дождя. Я желала цветочкам доброй ночи.
– Вы им и доброй ночи желаете?
– А как же. Иначе бедняжечки обиделись бы.
– Хорошо, что вы вернулись в дом. А то, чего доброго, наживете прострел.
– Я вернулась не из-за этого. Я увидела вас в окне и решила задать вам один вопрос. Очень-очень серьезный.
– Вот как?
– Вот только ума не приложу, как его сформулировать. Наверно, попробую спросить, как в книжках. Ну, вы знаете, как в книжках говорят.
– Кто и что говорит в книжках?
– Ну, сыщики всякие. Берти, вы встали на честный путь?
– В смысле?
– Вы знаете, о чем я. Вы больше не воруете?
Я весело рассмеялся:
– Ни-ни.
– Вы уже не чувствуете позывов к воровству? Вы побороли в себе эту страсть? Я говорила папуле, что это своего рода болезнь и вы ничего не можете с собой поделать.
Я вспомнил, как она развивала перед ним эту теорию – я тогда в очередной раз прятался за диваном, не по собственному желанию, а в силу обстоятельств, – и сэр Уоткин сделал вульгарное замечание на мой счет – мол, виной всему моя дурная привычка тащить все, что попадается под руку.
Любая другая девушка не стала бы приставать с расспросами – любая другая, но не Мадлен. Ее разобрало любопытство.
