Жорж Хабаш рассказывает о себе удивительно похоже: „У меня не было иной причины участвовать в политической борьбе, чем та, которая воодушевляет любого палестинца. Накануне 1948 года я был школьником в моем родном городе Лидда (Луд). Я своими глазами видел, как израильская армия вступила в город и начала уничтожать его жителей. Я не преувеличиваю: они убивали всех подряд и изгоняли нас из наших домов. По пути из Лидды в Рамаллу я видел умирающих детей, подростков и стариков. Что остается делать, повидав такое? Только стать революционером и бороться за свое дело. Свое и своего народа“.
Жорж Хабаш был сыном богатого оптового торговца из Луда. Он окончил школу в родном городе в 1947 году и в момент „вступления израильской армии“ в Луд находился далеко от родных мест, в Бейруте, где учился в тамошнем Американском университете. Он оставался в Бейруте все последующие годы, вопреки его рассказам о „подпольной деятельности“ в Иудее и Самарии, которую он якобы тогда организовал и возглавил.
Одинаковость лжи выдает общность скрытых мотивов. Мотивы эти — создать и упрочить в национальном сознании некий единый миф. То, что попутно оба „вождя“ палестинской „революции“ работают и на свою собственную легенду, пожалуй, даже не столь существенно. Существенней, что они строят в палестинском сознании новую картину минувших событий, удовлетворяющую национальной потребности в героической истории. Так в основу этой истории закладывается миф, освобождающий сознание от травмы унижения и бессилия.
Организацию Освобождения Палестины можно было бы назвать коллективным мифотворцем. Коллективный миф, который она создает, поддерживает и воспроизводит, — это миф о палестинской нации. За 20 истекших лет этот миф стал политической и, что еще важнее, психологической реальностью, как бы к ней ни относиться.
Голда Меир как-то обронила: „Нет такой нации — палестинцы. Палестинка — это я“.
Она была права по отношению к своему прошлому. В ее времена в Палестине жили евреи, которые вполне могли именовать себя „палестинцами“, настолько они отличались от всех прочих евреев, — и арабы, которые ничем не отличались от всех прочих арабов Ближнего Востока. Сегодня тоже продолжают говорить о становлении „израильской нации“. Но куда громче говорят о возникновении особой „арабской палестинской нации“ — и сегодня Голда Меир была бы уже не права.
Палестинская история развивалась со сдвигом относительно общеарабской. „Собственно палестинский“ арабский национализм („панпалестинизм“) появился после краха панарабистских иллюзий и как следствие этого краха. Когда после Синайской кампании 1956 года над арабским миром взошла звезда Насера, то была уже ущербная звезда, взлет которой был заранее чреват падением. Воинственная арабская риторика тех лет, как теперь очевидно, скрывала за собой медленное осознание того факта, что Израиль невозможно стереть с карты Ближнего Востока военным путем. Кончалась эпоха межарабских объединений-разъединений (которую историк Малькольм Керр удачно назвал эпохой арабской холодной войны). Начиналась эпоха становления арабских „национальных государств“ и их жестокой беспощадно-циничной борьбы за „свои“ интересы
