«Случилось то, что случается с каждым заболевающим смертельною внутреннею болезнью. Сначала появляются ничтожные признаки недомогания, на которые больной не обращает внимания, потом признаки эти повторяются чаще и чаще и сливаются в одно не раздельное по времени страдание. Страдание растёт, и больной не успеет оглянуться, как уже сознаёт, что он принимал за недомогание, есть то, что для него значительнее всего в мире, что это – смерть.
То же случилось и со мной. Я понял, что это – не случайное недомогание, а что-то очень важное, и что если повторяются все те же вопросы, то надо ответить на них. И я попытался ответить. Вопросы казались такими глупыми, простыми, детскими вопросами. Но только я тронул их и попытался разрешить, я тот час же убедился, во-первых, в том, что это не детские вопросы в жизни, и, во-вторых, в том, что я не могу и не могу, сколько бы я не думал, разрешить их. Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я буду это делать. Пока я не знаю – зачем, я не могу ничего делать. Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень занимали меня в то время, мне вдруг приходил вопрос: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?..» И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или, начиная думать о том, как я воспитаю детей, я говорил себе: зачем?» Или, думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: «Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, – ну и что ж!..» И я ничего и ничего не мог ответить. Вопросы не ждут, надо сейчас ответить; если не ответишь, нельзя жить. А ответа нет.
Я почувствовал, что то, на чём я стоял, подломилось, что мне стоять не на чем, что того, чем я жил, уже нет, что мне нечем жить».
Мама вновь начала этот разговор про необходимость, что нужно работать, ведь кончаются деньги, а я ей говорил, что когда кончатся, тогда и посмотрим. Мам, знаешь, бывает такое, человек заболевает и не может ходить на работу, например, инсульт или перелом, или еще какая-нибудь болезнь, которая вынуждает человека по полгода и по году находиться на больничном. Так вот, я тоже болею, только я не физически заболел, а душа у меня болит, она болит так, как не болит физическое тело, а по другому… Я, как расстроенный музыкальный инструмент, это ощущение, что чем дальше я иду, тем больше ухожу от себя, чем дальше, тем все становится бессмысленнее. Противоречия и отсутствие ответов не давали мне нормально жить, я ощущал бессмысленность своих усилий и сопротивления, с которым мне приходилось справляться. Я искал покоя и радости и мне даже стала нравиться мысль, что можно где-нибудь сесть и уйти в нирвану, как какой-нибудь индийский или тибетский монах, проще говоря, просто не жить. Единственный выход, который я видел для себя – это отпустить все, и сойти с этой дистанции, ведущей в никуда. Раз мне никто из близких и тех, кого я знал, не мог ответить на мои вопросы и удовлетворить мои искания, я должен был сам решить, как мне дальше жить и самостоятельно докопаться до истины.
