Мерные гудки смешиваются с гулом крови в висках. Так всегда…
* * *
Назад, в объятия родной берлоги, добираюсь, почти не ориентируясь в пространстве. Такси, на которое я раскошелился от всей переполненной усталостью души, как-то незаметно скоро останавливается в знакомом полутемном дворе. А мог ведь набить кассу, прокатив пару кругов по городу — я бы и не заметил…
В нашем городе, по крайней мере, в старой его части, дома тянутся в высоту не больше, чем на четыре — максимум девять — этажей. Мой из первых, он выделяется в округе, хотя подобных ему тут много: многоуровневая крыша, с иногда не слишком логичными перепадами, усеяна надстройками и самопроизвольными конфигурациями неизвестного назначения, выдуманными рачительным архитектором. Вперемешку с ними виден частокол вентиляционных труб и заложенных дымоходов, где весной, среди пыльной копоти, гнездятся чайки. Многие закладки обвалились со временем, и, бывает, в ветреную погоду старые трубы гудят и дрожат в стенах, под стоны и метания угодившего в западню ветра, и весь дом будто вибрирует, колышется в ответ, точно огромных зверь, вздымающий грудную клетку.
…Квартира встречает застоялой затхлостью. Скучно-квадратная спальня с наклонными низкими окнами мансарды кажется мрачной, душной и совсем чужой. У меня нет мебели, кроме кровати и письменного стола, поэтому все углы завалены моим барахлом, расползающимся по периметру стенок. Сами стены когда-то давно — еще до моего переезда — крашены в жизнеутверждающий подбадривающе-умиротворенный салатовый цвет; одна из них — та, что напротив окон, — сплошь уклеена плакатами и изрисованными пометками картами, среди которых — схема местного метро, бывшая необходимой в первое время.
Коридор — большой буквой «Т», правое ответвление упирается в кухню, где тоже все скромно: светлый гарнитур, стол с угловым диванчиком, гудящий холодильник металлического цвета — не знаю, зачем нужен последний, потому что почти всегда пустой.
Я переодеваюсь в комнате, стаскивая с себя прежнюю одежду — что-то в стирку, что-то — комком в угол, я даже не смотрю, куда. Солнцезащитные очки не треснули, вопреки ожиданиям, но все-таки пострадали при падении: по правому стеклу идет диагональю полукруглая светлая царапина. Ну и ладно. Пусть.
В ванной подтекает душ, тусклая лампочка, давно требовавшая замены, теперь раздражающе помигивает, дробясь светом в кафельной плитке (опять этот салатовый!). Умываюсь холодной водой, пытаясь смыть вместе с ней напряжение в водосток; нарочито все делаю медленно. Размеренно, спокойно — так мне кажется. Во мне усталость сродни той, что в любую минуту готова вылиться неконтролируемой злостью на все и всех, а еще на то, что я делаю… сделал. И на тех — в большей своей части, — кто привел меня ко всему этому. Я знаю, как называется такая апатия, — Опустошение, следствие выпитых эмоций. Все эти термины придуманы как раз для того, чтобы понять причины происходящего и предотвратить возможные неправильные последствия. Я в этих терминах разбираюсь. Но лучше все равно не становится.
