— Да… Да, хочу-у! — снова простонала, подаваясь вперёд в попытке вернуть чудесное ощущение наполненности. — Сделай это, прошу!..
От собственных непристойных просьб уже давно не было стыдно, они лишь сильнее заводили, подстёгивая возбуждение. Меня не осталось. Все прежние мысли и наивные мечты оказались разорваны в клочья, вокруг царила лишь тёмная реальность, в которой правили порок и страсть, что чернее самой чёрной ночи. Глубже самой глубокой пропасти без дна. И я уже давно в неё летела без надежды вернуться обратно…
Джон заткнул мне рот поцелуем, грубым, жадным, и резко вошёл в меня, подарив долгожданное облегчение. Мир сошёл с ума, и я с радостью отдалась этому сумасшествию, двигаясь вместе с братом, подставляя ему и губы, и всю себя. И он снова брал меня, жёстко, властно, с каждым толчком проникая всё глубже. Низ живота болезненно тянуло, внутри горело, я глухо стонала, распластанная на столе, задыхаясь от нехватки воздуха. Джон словно пил меня, моё вожделение, достигшее пика, и я отдавала его, чувствуя, что оно переполняет, и боясь захлебнуться. Поцелуй не заканчивался, обжигая губы, а движения Джонаса становились быстрее, сильнее, пока наконец он не оторвался от моего истерзанного рта, низко зарычав и стиснув меня в железных объятиях. И я послушно закричала, не в силах сдерживаться больше, выплёскивая из себя горячее наслаждение. Тело скрутила судорога удовольствия, а потом ещё одна, когда Джон сделал последний толчок, хрипло дыша над ухом, и я почти потеряла сознание, снова оставшись совершенно без сил и слабо всхлипывая от избытка ощущений.
Но странно, такой апатии, как раньше, уже не было. Только приятное опустошение, мягкая нега, окутавшая невидимым покрывалом, и томная расслабленность. Я… в самом деле привыкала? Или всё дело в том мятном ликёре? Наверное, и то, и другое всё же… Ладони Джона медленно провели по моему телу поверх одежды, губы прошлись невесомыми поцелуями по лицу, собирая солёные слезинки, и от этой непривычной нежности сердце пару раз тяжело стукнулось о рёбра в странном волнении. Потом его рука обвила мою талию, прижав к себе, и Джонас выпрямился, помогая. Убрал несколько прядей, прилипших ко лбу, заправил за ухо. Я прятала взгляд, вздрагивая от его прикосновений, неожиданно остро нахлынуло понимание глубины собственной распущенности, и зашевелились остатки стыда. Щекам стало тепло, я стиснула пальцами края стола, на несколько мгновений погрузившись в переживания и отвлёкшись от Джона. Он же, отстранившись от меня, но по-прежнему не давая сдвинуть ноги, достал что-то из верхнего ящика стола. Салфетки, поняла я спустя мгновение. Джонас бережно провёл мягкой тканью по всё ещё остававшемуся слишком чувствительным местечку, чем вогнал в краску ещё больше — оказывается, я не совсем разучилась смущаться. Правда, это было слабым утешением после всего случившегося. Потом он привёл в порядок себя, но рубашку застёгивать не стал.
