– Можешь кончить внутрь.
Женщинам – уж он-то в курсе – доверять нельзя, но миг близок, и они двое как эти, как их, твари такие, фиг знает, у которых органы навеки срослись. Он орет:
– Бляха-муха! – вцепляется ей в клочковатые волосы, хватает, сколько получается ухватить. Три мощных спазма, и он выстреливает в нее. Потом еще десять толчков, чтобы все закончилось, чтобы пришла наконец желанная неподвижность, и оба задыхаются, как бегуны, первый краткий поцелуй, последний.
Они разлепляются. Одеваются. Она просит сигарету, он отвечает:
– Я тебе сверну парочку, чтоб на утро осталось.
Они вместе курят. По молчаливому уговору делают вид, будто того, что сейчас случилось, не случалось вовсе. Не то чтобы стыд. Может, просто понимают, что время не притупит неловкости, не придаст красоты. Друг к другу больше не притрагиваются. Он надевает ветровку, застегивает молнию под горло.
Она выходит с ним на палубу, стоит и смотрит, как он слезает в надувную лодку, устраивается, берет весла. Она бросает ему конец.
– Приветик, – говорит крановщик – и больше ничего. В темноте Мод его почти не различает. Лодку уносит течением. Весла плещут торопливо, пока он выбирается на курс, затем ровнее – удаляется.
В кают-компании Мод мерзнет. Моет один стакан, наливает воды, пьет. Опускает брандерщит, сдвигает крышку люка, запирает, опять снимает джинсы и заползает в «гроб». Есть чистое белье, в рундуке пять или шесть пар, но ей не до того, это все чепуха. Она выключает лампу над штурманским столиком и лежит на спине в темноте, натянув спальник до подбородка. Чуточная дрожь, чуточная боль – в основном ноют поясница и низ бедер. Мод согревается, дрожь почти унялась, почти приятна. Он ушел с полчаса назад, а она уже засыпает, уплывает в сумятице послеобразов, последствий, и тут вновь слышит шаги наверху – но тише, тише и легче. Легкие шаги по палубе. Легкие шаги переходят на крышу надстройки. Легкие шаги по крыше – замирают прямо над ее лицом. Может, конечно, и птица. Но чтобы птица села на палубу в темноте? Мод тянет руку, касается подволока, прижимает к нему пальцы.
На дворе воскресенье, делать на верфи вообще-то нечего, но Роберт Карри ставит машину на своем парковочном месте и идет туда, где двор резко обрывается в воду. Туман над рекой так густ, что подбрось монетку – потеряешь из виду, пока снова не упадет на ладонь. Проезжая вдоль мыса, Роберт Карри видел туман сверху: плато, туманная гладь, и вокруг, словно там уже все закончено, а остальное пока грезится, – зелень лесов и полей на холмах.
