Пригласительные перепали им от странноватой матери Пюс, которая приятельствовала с кем-то из администрации и сама периодически – не разглашаемым дочерью способом – сотрудничала с музеем. Красотки, нарядившись как бы по поводу, отправились туда, заранее зная, что зайдут только зачекиниться.
Впереди была ночь, и эта ночь была их. По бутылке вина на нос и вода для вечно диетствующей Блохи, которая сейчас изнемогала перед полками с конфетами, маршмэллоу и шоколадом, позволяя себе сожрать всё это только трагическими голодными глазами в чёрной обводке, которые она, задирая брови как Пьеро, жалобно устремляла на Зитц.
Извиняясь, из комнатки за полками со снедью появился продавец, быстро рассчитал их и, пожелав приятного вечера, снова сразу ускользнул в кладовку. Зитц сунула карту в задний карман и, быстро наклонившись, выхватила зубами из вазочки у кассы розу с маленьким красным цветком, и они выбежали в ночь.
– Ы-ы-ы! – Мычала она, показывая, что роза для неё, для Пюс. Но та смеялась над её мычанием и придуривалась, уворачиваясь от подруги:
– Что-что? Что вы хотите сказать? Мадемуазель, вы вообще говорите по-французски?
Наконец она сжалилась и забрала цветок. Они целенаправленно дошагали до набережной и уселись на лестнице, ведущей вниз, к воде. Летняя ночь была полна иностранцев, мимо них постоянно вниз и вверх по ступеням, и внизу, по брусчатке набережной, проходили парочки и компании, оставляя отзвуки непонятных слов. Вдалеке светился иллюминированными мордами маскаронов Понт Нёф, отсюда они казались сияющими гвоздиками подков неизвестных миру незримых гигантских лошадей.
Развалившись на ступенях, они пили вино, каждая из своей бутылки, и Зитц достала шоколад.
– О не-е-ет! – взвыла Пюс.
– Да-да, – ухмыльнулась Зитц.
– Сперла, как всегда, – кивнула Блоха, забирая плитку.
– Правило Зитц номер три: если в чём-то имеешь сноровку – не теряй её!
– М-м-м, – замычала от наслаждения Пюс. Так было всегда, когда она, после мук совести из-за нарушения диеты, набивала рот шоколадом так, что почти не могла его закрыть, и с восторгом показывала это месиво в раззявленной пасти.
– Похоже на говно, – одобрительно признала Зитц.
– Завтра буду себя ненавидеть, – кивнула Пюс. – Хотя зачем, если я могу ненавидеть за это тебя?
Они не были лесбиянками, но густой эротизм окутывал их дружбу с самого начала. Зитц обожала в подруге всё то, чего не было в ней самой и чего никогда не появится, как бы она ни старалась. Пюс, с любой стороны худая и узкая, как профиль, вела «блог самолюбования», как называла его сама, и постоянно фотографировалась, принимая позы.
