И вот на днях я шла с собакой и не услышала причитающегося приветствия. Что заставило меня посмотреть на женщину с интересом.
И знаете что?
Это просто была другая женщина.
С опухшим лицом, без зубов, одетая иначе и с выключенным взглядом. Может быть, этот месье клошар поменял себе подругу?
И вот я теперь думаю: а вдруг она погибла? Бездомные на улице погибают каждый день.
Или заболела?
И теперь где-то сидит в проёме офисного здания и трясётся всем телом и, отдельно, – головой.
И просто не помнит, как вернуться на нашу улицу?
Три дня уже её нет.
И все эти три дня я говорю себе: зачем, старая ты дура, слушаешь ты жлобов, которых никогда нигде не слушала? Почему надо не смотреть на бездомных?
Аа, мы для них – источники еды. Ну и что.
Мы все друг для друга – источники разного рода удовлетворения разных потребностей.
Кем ты хочешь быть больше: рукой, утаскивающей даже свою собаку от приветствия, или рукой, оставляющей большой стакан сладкого кофе с горячим молоком тому парии, что живёт в капсуле своего какого-то мира посреди улицы недалеко от Лафайет?
Ааже моя собака умнее меня, и, если бы у неё были деньги, не сомневаюсь, она бы наверняка купила для дамы с асфальта пачку сухих жил или сушёных свиныхушей.
Поделилась бы.
Однажды тупой папаша «утешил» Зитц, сравнив её с квадратными, грубо и без виртуозности сделанными бабищами в картинах немецких экспрессионистов.
– Неудивительно, – парировала она. – Ты тоже алкоголик и наркоман, вот я такая и получилась.
– Ну не скажи, – ласково возразил воскресный папа. – Во-первых, я не был алкоголиком или наркоманом, когда делал тебя, а во-вторых и в главных, у Кирхнера или Дикса такие шедевральные именно женщины есть…
– Ой, не начинай!
Плотно сбитая низкорослая девица семнадцати лет, Зитц уже была покрыта татуировками процентов на сорок, но сейчас эта красотень скрывалась в лётной куртке и чёрных штанах, в кроссовках и сдвинутой на затылок трикотажной шапке, выглядывала только крошечная татушка блохи, да и та пряталась за правым ухом с огромным туннелем, заползая под коротко стриженные на висках сизо-зелёные волосы.
Она держала в руках по бутылке вина, в одной – красное для себя, в другой – белое для Пюс, а подмышкой – пластиковую флягу сильногазированной воды. Ночью тесная арабская лавка была пуста, кроме них и суперрелаксирующей восточной музыки, никого не было, продавца тоже.
Подружки только что сбежали с пафосной вечеринки в самом большом музее Парижа, где вышедшие во двор с бокалами покурить гости снобировали весь мир в очевиднейшем же страхе самим оказаться снобируемыми этим миром. Ф-ф-фу-у-у! – постановили гулёны, закинулись парой бокальчиков и ушли.
