Не размыкая ресниц, Реми перечислял медленно, и Адель всё понимал:
– Вот: фотографирую звуки словами… Вот катер прошёл. Вопят эти невыносимые грубые подростки… Каблуки прошли. Листва мерцает. И тепло… Кайф. И ты меня хочешь.
Адель наклонился и поцеловал зажмуренный глаз:
– И я тебя целую.
– И ты меня целуешь, кот.
Студент меда, Адель сравнивал свою жизнь до встречи с Реми с обезвоживанием организма. Сильным, серьёзным, смертельным. И только их любовь уже немного оживила его, наполнила и напитала: так расправляются ткани тела под воздействием жидкости – как наполнялась жизнью каждая клетка его существа.
С жалостью он оборачивался на себя прежнего, маленькую обезвоженную куколку вуду, изображавшую человека, чтобы в неё можно было втыкать иголки или отрубить ей голову. И с сочувствием прощался с ней.
Реми часто уезжал на съёмки, всегда ненадолго, и тогда Адель мог выспаться! Жизнь, поделенная на три огромные части – учёба, работа, любовь, – таким образом давала ему набраться сил.
Поэтому он страшно изумился и обрадовался, когда Реми на день раньше, чем Адель его ждал, подкараулил его рядом с их подъездом и, дурачась, закрыл ему рукой глаза. Сердце подпрыгнуло, рот растянулся в счастливой улыбке, закрытые ладонью глаза с длинными ресницами жмурились:
– Реми, я тебя угадал!
Но он не угадал: и грубые ещё чьи-то руки свели вместе его лопатки, больно вывернув плечи, как если бы легко отламывали варёные крылышки цыплёнка, трещащим от скорости скотчем заклеили и связали вместе кисти его сжатых в кулаки рук, на голову, погасив солнце, набросили плотный тканевый мешок, и день померк.
– Я твой персидский кот в мешке. И я тебя целую.
Когда его тут же, ударом пригнув шею, запихнули в машину, он выронил на асфальт ключи.
Как многие любовники в начале связи, ещё совершенно зацикленные даже не столько друг на друге, сколько каждый на самом себе в свете этой пока новой сексуальной и личностной комбинации, Виски и Беке свой роман вовсе не афишировали.
Что было несложно: вместе они не жили, и посреди ночи Беке к неудовольствию любовника, рассчитывавшего на утренний секс («Ты что? Я в том возрасте, когда каждый стояк может оказаться последним!») уходила, тихо защёлкнув замок. Даже ключи брать отказывалась, отшучиваясь: «Это меня слишком ко многому обяжет».
Виски злился, но делал вид, что ему всё равно. Зато она могла приехать под утро совершенно внезапно, против договорённости на послезавтра, долго трезвонить в старый звонок с улицы у ворот, и пока он, проклиная давно сломанный домофон и чертыхаясь на мелких камушках двора, босой бежал открывать, молча любовалась розовеющим рассветным небом и чёрной ветвью старинной акации, будто перелезавшей через каменную кладку стены из соседнего двора худенькой девичьей фигурой.
