Договорить мне не дали. С коротким и очень угрожающим «понятно» он уложил меня в гробу и быстро, не позволяя подняться, опустил сверху крышку. Судя по звуку, еще и камнями для надежности завалил. Судя по ощущениям, целыми булыжниками.
А потом сверху упала первая горсть земли.
Я орала, как ненормальная, лупасила по крышке моего персонального гроба, брыкалась и сыпала проклятиями. Ничего не помогало. Земля продолжала сыпаться, света, проникавшего сквозь узкие щели в крышке, становилось все меньше. Лицо и все вокруг припорошило землей, просочившейся в мое неуютное убежище. Крики мои игнорировали, угрозы пропускали мимо ушей, над проклятиями откровенно смеялись.
И продолжали закапывать.
Орать перестала, когда поняла, что больше не слышу, как падает в неглубокую яму моей могилки земля.
Лежа в темноте, стараясь выровнять сбившееся дыхание, я не могла думать ни о чем, кроме того, как именно я буду убивать этих гадов, когда выкопаюсь.
Перед глазами стояла кровавая картина, и главная роль в ней отводилась кисломордому.
Душившая меня ярость еще долго бурлила в крови, помогая не удариться в панику.
Вечер прошел для меня незаметно. Ближе к полуночи стало хуже.
Воздух, пускай и пропускаемый рунами, был густым, душным, пропахшим сыростью и землей. Он с трудом просачивался в легкие, заставляя дышать часто и поверхностно.
Я больше не злилась, не мечтала о мести, не грезила страшной расправой.
Было жарко и страшно, и я хотела, чтобы меня просто отсюда вытащили. Волосы прилипли к лицу, испарина на лбу щекотными капельками стекала по вискам.
Жутко хотелось пить.
Непонятная тяжесть давила со всех сторон, не позволяя забыть о том, где я нахожусь.
Пощупав шершавые доски моего гроба, я искренне посочувствовала некромантам. Бедные. Я теперь прекрасно понимала тех, кто не стремился пройти инициацию. На их месте я бы тоже сюда не спешила.
В земле плохо, страшно и совсем неудобно. А еще темно. Но не так, как бывает ночью, даже если в комнате задернуть шторы. Эта темнота другая. Густая, вязкая и голодная.
А я была живой, тепленькой, в еду непригодной и, очень надеюсь, невкусной. И камешек этот, от которого у меня столько проблем, тепленький и будто живой, пульсировал на груди равномерно и жутко.
И пока лежала в темноте, успела все осознать и во всем раскаяться.
Именно в тот момент, когда я добавила в список раскаяния тридцать восьмой пункт, поняла, что меня раскапывают.
Хорошо так, споро раскапывают. С энтузиазмом и матерком.
