Он взглянул налево, и сердце у него остановилось. Слева ехала по дороге, сворачивая от села к дому, крутя колеса велосипеда, Лили. У него перехватило дыхание. Вот теперь-то и полились слезы. Его охватило волнение такой силы, что он едва подавил тошноту. Лили… Где же она была? Журка упрямо сидел на краю ямы и глядел на дорогу, слезы струились по лицу, а он смотрел, как сворачивает Лили перед домом Балинтов. Он смотрел на нее, не скрываясь: вот он я, здесь, твой покинутый и обманутый друг. Смотри, что ты сотворила со мной! Больше всего на свете Журке хотелось бы, чтоб она подошла к нему, попросила прощения и осталась с ним в канаве. Но она не смотрела в ту сторону, даже не поздоровалась. Но не оскорбительно, явно не желая его обидеть. Она так глубоко задумалась, что попросту не заметила его.
На другой день он не позвонил к Лили, отправился в школу в одиночку. Попытался сделать вид, будто бы это вполне естественно, что он в полном одиночестве простаивает у окон, слоняется по отдающему хлоркой коридору, по классу географии, от расстройства толкает выдвижные карты. Каждой клеточкой своего существа он ждал Лили: ну приди же наконец, поинтересуйся, в чем дело. Девчонка заявилась после без четверти девять, когда входить в класс уже не разрешается — это считается опозданием.
— Едва проскочила, — сказала она, улыбнулась ему как ни в чем не бывало и прошла к Новосельским девчонкам. Журка отказывался верить, что этим, по ее мнению, все улажено. Его бросило в жар, по лбу стекали капли пота, он стоял посреди класса и смотрел на Лили. Что могло случиться и чего ждать дальше? Глубоко погруженный в жалость к себе, он очнулся от громкого смеха: девчонки потешались над ним. Журка вытер лоб и отвернулся.
— Имя индейца — Проливной Дождь, — услышал он за спиной голос Эстер. Девочка смеялась, остальные тоже. Журка оглянулся проверить, смеется ли Лили. Попытался приветливо взглянуть на нее — да, и она тоже. Журка весь взмок, пот заливал глаза.
Он направился к выходу, повернул из коридора, все плыло перед глазами. Свежий воздух подействовал приятно, майка прилипла к телу. «Да что же это за чертовщина?» — спросил он, не зная, то ли он сам сказал про себя эту фразу, то ли услышал изнутри. Голос, который ему представился, был низким, глубоким, с хрипотцой.
Он рухнул на скамейку. Опять вытер лоб. Попытался встать — не получилось. Это уже болезнь, подумал он, тяжкая хворь, Лили стала его болезнью, которую необходимо одолеть, избавиться от нее: дальше так продолжаться не может. Он глянул на мастерскую: прежде возле нее сидела Лили, когда он в последний раз строил из себя героя. Тогда она вроде бы даже улыбнулась ему в ответ. Журка наклонился вперед, спрятал лицо в ладонях; стало темно и приятно.
