– Мадемуазель, если бы Вы знали, как я хочу… как я хочу увековечить этот миг.
Она посмотрела на него.
– А Вы правда знали месье Вольтера? – спросила Александра, взирая на Казанову, как первые христиане взирали на апостола Петра.
– Ну… да.
Однако в данный момент Вольтер ему был до фонаря, и ему было странно чувствовать себя объектом такого глубокого почтения.
– Я прочла все его произведения.
– Чьи?
– Вольтера!
– А, да-да, конечно.
– Он самый важный мыслитель нашего века.
– Несомненно.
Александре было уютно с этим немолодым чудаковатым человеком. Его осунувшееся лицо и рафинированные манеры говорили ей, что он много повидал на своем веку. Ей даже казалось, что она уже знает его много-много лет, что он ей близок в каком-то родственном смысле этого слова. Его темные южные глаза не переставали изучать ее лицо, обласканное туманной вуалью. И ей нравилось, как он ее изучает – как углубленный в свои мысли ученый, только что открывший новое восхитительное природное явление, явление, по красоте превосходящее все на свете.
– Однако Вы с ним не согласны, месье Казанова?
– Не знаю. Я считаю, что есть определенные черты человеческой природы, которые нельзя изменить. Как бы сильно мы ни старались. Но общественные порядки… да, общественные порядки можно изменить, и нужно, если необходимо. Я так думаю.
– Но как можно это сделать, если тем, кто хочет изменить эти порядки, запрещают выражать свое мнение? – сказала Александра грустным умоляющим голосом.
– Это верно, – Казанова заметил, как свет в ее глазах исчез.
– Если растаптывают их идею справедливости? Если при малейшем несогласии с властью их лишают чести, пугают и заставляют молчать? Как им идти дальше?
– Да, тогда становится тяжело.
– Становится невыносимо, – сказала она категорически.
– Вольтер шел.
– Есть люди, которых запугивали сильнее, чем запугали его, и которые не имеют привилегий, которые имел он.
Ее лицо окаменело.
– Это тоже верно, – Казанова вздохнул, зная, что она права.
– Как же можно идти дальше тогда? Как? – она опустила голову в раздумье.
– Зависит от человека.
– Вы бы продолжали выражать свое мнение? – она взглянула на него, как будто надеясь, что он скажет «да».
– Когда я был молод – да. Сейчас – не знаю.
– Почему?
– Мы сильнее, когда мы молоды.
– Физически – да. Но нравственная сила не зависит от возраста.
– Когда мы молоды нам кажется, что ничего не сможет сломить нашу волю, что никто не сможет отнять нашу личную свободу.
– Сломать человека ничего не стоит, – промолвила она безнадежно. – Ничего не стоит.
