Вследствие этого в большинстве случаев разномыслие между царем и его министрами сводилось к тому, что министры отстаивали законность, а царь настаивал на своем всесилии. В результате сохраняли расположение государя лишь такие министры, как Н. А. Маклаков или Штюрмер, согласные для сохранения министерских портфелей на нарушение любых законов…
…Нужно отметить одно весьма любопытное явление: несмотря на свои деспотические наклонности и всегдашнее стремление использовать в полной мере казавшуюся ему неограниченной царскую власть, Николай II ни на своих отдельных сотрудников, ни на Россию в целом не производил впечатления сильного человека. Обаяния его властности никто не чувствовал.
Происходило это потому, что в личности Николая II наблюдалось странное и редкое сочетание двух, по существу, совершенно противоположных свойств характера: при своем стремлении к неограниченному личному произволу он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повиноваться. Основным качеством народного вождя – властным авторитетом личности – государь не обладал вовсе. Он и сам это ощущал, ощущала инстинктивно вся страна, а тем более лица, находившиеся в непосредственных сношениях с ним»>41.
В сочетании с ограниченностью, инфантилизмом нового самодержца и его пристрастием к армейской службе это обещало для России незабываемое царствование.
Так оно и случилось.
Глава 3. Кровавое начало
«Бессмысленные мечтания», Ходынка, императорские дяди
Правление Николая началось со скандала, связанного с «бессмысленными мечтаниями». Кто только не отписался по этому поводу – от Толстого до Солженицына! Суть же предельно проста. К воцарению нового монарха земства подготовили приветственные адреса. В некоторых из них, в очень обтекаемой форме, присутствовали пожелания об участии земств в делах управления, то есть о каком-то народном представительстве. Понимать это можно было как угодно. Лев Толстой писал, что это было «право доводить до сведения царя о своих нуждах». Александр Солженицын – что они хотели «иметь свою долю в управлении русскими делами». В общем, земства желали какого-то народного представительства.
О том, что было дальше, поведал Лев Толстой:
«Наконец, наступила торжественная минута, и все эти сотни, большей частью старые, семейные, седые, почитаемые в своей среде люди замерли в ожидании.
И вот отворилась дверь, вошел маленький, молодой человек в мундире и начал говорить, глядя в шапку, которую он держал перед собой и в которой у него была написана та речь, которую он хотел сказать. Речь заключалась в следующем.
