– Так разве случилось что-нибудь такое, что может превратить его в еще более ужасное чудовище, чем теперь? – спросил виноградарь.
И снова жена его заметила, что старая женщи на опять сделала ему знак быть осмотрительнее, но так осторожно, что он не увидел его.
Незнакомец ответил ему спокойно, но странная усмешка скользнула по его губам.
– Ты, может быть, слыхал, что Тиберий имел раньше среди своих приближенных друга, которому мог довериться и который всегда говорил ему правду. Все прочие, живущие при его дворе, льстецы и лицемеры, одинаково восхваляющие как добрые и благородные, так злые и коварные дела императора. Было, однако, как я сказал, одно существо, всегда оценивающее по достоинству его образ действий. Это существо, более мужественное, чем сенаторы и полководцы, была старая кормилица императора, Фаустина.
– Да, я слыхал о ней, – сказал виноградарь. – Мне говорили, что император очень высоко ценил ее.
– Да, Тиберий умел ценить ее преданность и верность. К этой бедной крестьянке, вышедшей когда-то из убогой хижины на Сабинских горах, он относился как ко второй матери. Пока сам он пребывал в Риме, она жила в отдельном доме на Палатинском холме, чтобы быть всегда вблизи императора.
Ни одной из знатных матрон Рима не жилось лучше, чем ей. Ее носили по улицам в носилках, одевалась она как императрица. Когда император переселился на остров Капри, она должна была сопровождать его туда, и там он купил ей виллу со множеством рабов и драгоценной утвари.
– Да, ей, должно быть, в самом деле жилось хорошо, – сказал виноградарь.
Он один теперь поддерживал разговор с незнакомцем. Жена примолкла и с изумлением наблюдала перемену, происшедшую в старой женщине. С самого появления незнакомца та не проронила ни слова. Мягкости и приветливости ее как не бывало. Она отодвинула от себя пищу и, прижавшись к косяку двери, сидела, выпрямившись и глядя в пространство, со строгим и окаменевшим лицом.
– Император хотел, чтоб она жила счастливо, – сказал незнакомец. – Но несмотря на все его благодеяния, и она изменила ему.
Старая женщина вздрогнула при этих словах, но молодая успокаивающим жестом коснулась ее руки и заговорила своим задушевным, кротким голосом.
– Я все-таки не могу поверить, чтоб старая Фаустина была так счастлива при дворе, как ты говоришь, – сказала она, обращаясь к незнакомцу. – Я уверена, что она любила Тиберия как собственного сына. Я могу представить себе, как гордилась она его благородной юностью и как велико было ее горе, когда к старости он стал подозрительным и жестоким. Наверное, дня не проходило, чтоб она не увещевала и не предостерегала его. Ужасно тяжело было ей видеть, что мольбы ее остаются тщетными. И наконец она не в силах была видеть, как он все глубже и глубже падает.
