На заляпанном красками мольберте дожидалась своего часа прикрытая белым покрывалом картина.
Наконец в бывшую мастерскую подали шампанское. Преисполненный достоинства отец вышел вперед и произнес несколько слов о величии вампиров вообще и нашего рода в частности. Леокадиус дождался в его речи достаточно продолжительной паузы и неуклюже стащил покрывало. Присутствующие дамы в один голос ахнули.
— Это невероятно! Это божественно, — громче других начала восторгаться жена бургомистра.
— Дас ист фантастишь*! — хрипло подхватила няня.
— Он чудесен, просто чудесен! — на маминых глазах выступили слёзы умиления.
Восторженно галдящие дамы бросились к художнику. Оказавшись среди поклонниц, маэстро Поллини раскланивался, то и дело смачно лобызал поданные руки и старался не поворачиваться лицом к своему гениальному творению.
Даже Леокадиус поддался всеобщему экстазу:
— Настоящее эльфийское произведение! — со знанием дела повторял он скорее сам для себя. — Настоящее! Высокое!
Отец подошёл ко мне и молча взъерошил мои волосы. Я же неотрывно смотрел на собственное изображение, не в силах даже подобрать отвисшую челюсть.
Маэстро Поллини действительно создал самый что ни на есть эльфийский портрет по всем канонам эльфийского стиля. Этот стиль, я думаю, всем прекрасно известен. Остроухие очень любят украшать различные книжки, шкатулки и даже конфетные коробки этими своими лихими лучниками, румяными пастушками и голенькими толстогузыми купидончиками.
Глядя на полотно, было трудно поверить, что такому буйству форм и красок предшествовали те самые торопливые эскизы. Маэстро Поллини нарисовал меня в виде сдобного щекастого уродца с осоловелым взглядом и прилизанными волосами. Мерзкое чудище имело куцые клыки под припухшими губами, а задорный румянец делал его похожим на нечто среднее между срамной девкой и горячечным больным. Под встопорщенной одеждой угадывался выпуклый рахитический животик.
Но самое страшное было всё же не это. Хуже всего было то, что уродец имел со мной какое-то пугающее, неуловимое сходство. В ужасе я хлопнул себя по животу и ощупал собственное лицо.
— Ну как тебе портрет? — услышал я над ухом ликующий голос матери. — Правда замечательный?
Отец ушёл. Рядом со мною теперь стояла моя родительница в обществе супруги бургомистра.
— Он кошмарен! — мало заботясь о приличиях выдохнул я.
— Эрик! — ужаснулась мама. — Как тебе не стыдно!
Жена бургомистра беспечно захихикала:
— Ну что ты, Анна, — ласково проговорила она. — Разве ребёнок может понимать такие вещи? Вот когда вырастет — тогда оценит. Правда, малыш?
