— А ты из Москвы?
— Да.
— Никогда не бывала, а теперь и вовсе не погляжу с этой войной проклятой, да смутой. Когда она хоть кончится?
— Теперь скоро, царя вот выбрали, значит смуте скоро конец.
— А сказывали, что царем какого-то немца-басурманина выбрали, правда ли?
— Нет, он православный, — хмыкнул я.
— А ты его видел?
— А как же, как тебя. Да и ты, поди, видала, он же с нами сейчас пришел. Ты как рассветет, ворон не лови, а смотри во все глаза. Так царя и увидишь.
— Ой, да как же я его узнаю?
— Ну, это просто, у кого рожа самая злая тот и царь.
— Правда?
— Конечно, правда, посмотри на меня, разве эти глаза могут соврать?
— Ой, врешь ты все!
Утром, осторожно высвободившись из объятий, я быстро оделся и вышел во двор. Сладко потянувшись, я услышал скрип снега и, обернувшись, увидел невозмутимые лица Никиты Вельяминова и Анисима Пушкарева.
— Вы чего тут?
— Так сон твой охраняем, царь батюшка, — ответствовал стрелецкий полуголова.
— Я вижу как вы охраняете, — пробурчал я, — того и гляди лихие люди украдут государя вашего, а вы лиходеи и знать не будете.
— Грех тебе говорить такое Иван Федорович, нешто тебя потревожил кто, али помешал чему, — скроил умильную рожу Анисим.
— Видел все?
— А чего, дело молодое, а я не такой дурак как твой кравчий или стольники со спальниками-дармоедами. Скоро из царя схимника сделают!
— Анисим! — повысил голос Вельяминов.
— А чего Анисим? Я уже тридцать пять годов Анисим! Когда государыня из Стекольны* приедет, так то совсем другое дело будет, а сейчас оно и не грех вовсе!
— Так все, прекратили базар! Лучше расскажите, от лазутчиков вестей нет?
— Тихо все, государь, не знают воры о том, что мы идем.
— Тогда седлайте коней, нечего засиживаться!
Никита с Анисимом бросились выполнять распоряжение, а я обернулся и увидел, как на меня изумленными глазами смотрит хозяйка двора.
— Чего ты красавица смотришь так, будто чудо какое увидела?
— Они тебя государем назвали, — прошептала она еле слышно.
— Ну, вот видишь, и царя повидала.
— Прости государь, — кинулась молодая женщина в ноги.
— За что простить, али неладно получилось? Поднимайся, давай, застынешь чего доброго. Как зовут то тебя, красавица?
— Настею…
Услышав ее имя, я будто окаменел. Перед глазами проплыли картины прошлого, кабак на окраине Новгорода, схватка с его хозяином, наша жизнь в тереме, потом острог у поганого поля, рассказ Ксении и перекошенное от ужаса лицо Золтана Енеке. Наверное, вид мой в это время стал страшным, и Настя, невольно вскрикнув, отшатнулась от меня и прижалась к бревенчатой стене избы. В этот момент отворилась дверь, и из нее кубарем вылетел растрепанный и босой Сенька и опрометью бросился между нами, загородив сестру.
