— Здравствуй, честной отче, — поприветствовал я его.
— Здравствуй государь, — сдержано поклонился он мне в ответ.
— Что-то вид у тебя, батюшка, опять неказистый, нешто опять разбойники ограбили?
— Да какие разбойники, государь, слуги твои верные помяли чуток, это было, а более ничего.
— И чего же ты святой отец, в таком разе, как бродяжка одетый, по Москве ходил?
— Да выгнал меня отец-настоятель из монастыря, хожу вот теперь неприкаянный. Негде мне голову приклонить сиротинушке, подаянием одним и живу. Чем добрые люди пожалуют, тем и сыт.
— Ну этому горю легко помочь, помнишь я тебя на службу звал? Приходи, хочешь в рейтары возьму, а хочешь в духовники пожалую, мне добрые ратники да верные люди везде нужны.
— Грех тебе государь смеяться над иноком убогим, — скорбно провозгласил монах, услышав мои слова.
— А тебе, пес бородатый, не грех царю своему лгать столь бессовестно?
— Государь, что ты меня пытаешь? Ведомо ведь тебе что искал я.
— Ребенка убить не дам.
— Господь с тобой государь, и в помыслах того не было!
— Опять лжешь.
— Государь, смута может быть. Отродье Бориса и Самозванца…
— Кончилась смута монах! Вот как меня царем выбрали, так сразу и кончилась. И чего там раньше было никакого значения не имеет. Не знает про то никто и, слава богу, пусть дальше не знают. Вырастет девочка, выдам замуж за хорошего человека и дело с концом.
— Ой ли, государь, а идешь ты сейчас походом куда? Там ведь тоже дитя невинное?
— Не трави душу! Честно скажу не знаю что сделаю. Пусть господь решит.
— Все вы на волю божью надеетесь, а паче того что его воля с вашей совпадет.
— Тоже верно, так ты чего, пойдешь ко мне на службу?
— Я государь, нынче только богу служу.
— А я что против? Говорю же, иди ко мне в духовники, а то мне Иона надоел хуже горькой редьки. Ну, а чего? Роду ты хорошего, насколько я знаю, грамоте учен, латынь вот знаешь. Ты же по латыни с лекарем моим беседы вел?
Пока татары и рейтары «развлекались» с казаками основная часть моего импровизированного войска продолжала движение. Теперь впереди шел «государев полк», следом за ним я с драбантами, а замыкали движение по-прежнему конные стрельцы Анисима. Темнеет зимой рано и примерно в двадцати верстах от Бронниц я приказал остановиться на привал. Ночевка в зимнем лесу дело для русского человека в сию пору почти естественное. Одни ратники кинулись рубить лапник, для лежек, другие разводить костры для того чтобы сварить кашу. Третьи, тем временем, обихаживали лошадей. Я немного переживал за своих мекленбуржцев, которые, как мне думалось, были непривычны к таким спартанским условиям. Однако я ошибался, стараниями фон Гершова и моей щедростью у каждого драбанта была хорошая шуба, шапка и сапоги, а сами они были людьми тертыми и неприхотливыми. Так что русская мудрость о солдате, который дымом греется, а шилом бреется, сработала и тут. Единственным кого ночлег в лесу привел в ужас, оказался мой лекарь. Бедняга ОˊКонор смотрел на приготовления солдат с округлившимися от ужаса глазами и казалось вот-вот упадет в обморок.
