— Ну что ты на меня смотришь, ровно на прокаженного, — не выдержал он наконец Федькиного взгляда, — холопа не видел?
— Да чудно, только вот разбойники и душегубы были, а теперь холопы.
— Эх, господин мой, разве же мы были разбойники? Так голь перекатная, да горькая! Да и душегубы из нас так себе.
— Эва как, а кто же, по-твоему, душегубы?
— Не изволь гневаться господин боярский сын, а по сравнению с нашим теперешним господином, а твоим сотником, что я, что Косач покойный, что любой из тех, кто сейчас саблей во дворе машет, и не разбойник вовсе, а котенок слепой супротив волка.
— Для слепого котенка ты больно много мяукаешь, — раздался голос неслышно вошедшего Корнилия, — подай-ка лучше сбитня, а язык попридержи!
Пока Сыч выполнял распоряжение, сотник обернулся к Федору и спросил:
— Отдохнул уже? — и, не дожидаясь ответа, продолжил, — сейчас возьмешь Ахмета, и еще кого похочешь с десяток, и поедете с приставами во двор к московскому дворянину Борису Салтыкову.
— Имать*?
— Да нет, приставы сами все сладят, вы там, чтобы кто сдуру драться не учинил. Государь велел Бориса за местничество неуместное с головою выдать стольнику Василию Бутурлину.
— Это как, голову сечь?
— Типун тебе на язык! Приставы его отведут во двор Бутурлина на бесчестие, а вы следить будете, чтобы кто драться не начал.
— А чего не стрельцы?
— Много будешь знать — скоро состаришься! У стрельцов своих забот хватает, к походу готовятся или не слышал, чего приключилось?
— Нет, а чего?
— Ну, ты даешь! Государя вор Заруцкий с его потаскухой Мариной Мнишек извести хотели, а ты и не ведаешь. Теперь поход будет на Коломну, государь сам поведет войска. Мы тоже пойдем, а еще московский полк, немцы и большой наряд**. Так что как управитесь с государевой службой, возвращайтесь не мешкая.
Федька поклонившись вышел, но уже подходя к коню остановился как вкопанный. В голове молоточком застучали слова сотника: — «Государева служба». Круто развернувшись, он побежал к Михальскому.
— Чего тебе еще?
— Господине, — зашептал он ему, — а я видел монаха давешнего!
— Какого монаха? — сначала не понял тот, но тут же спохватившись, спросил, — Мелентия, где?
— Да у двора Пушкарева, я его не признал поначалу, он пьян вельми был.
— Нашел таки черт в рясе, — забормотал, не слушая его, сотник, — ладно ступай куда велели, да я зыком не трепи где ни попадя!
—---------
*Имать — арестовывать.
** Большой наряд. — здесь артиллерия.
Прискакав к хоромам Салтыковых, боярский сын со товарищи застали удивительную картину. Царские приставы стояли пред воротами, и ругались на чем свет стоит с многочисленной дворней, ни в какую не желающей им открывать. Поняв в чем дело, Федька подъехал к воротам и грозно потребовал отворять. Ответом ему было еще одна порция брани, на что он, недолго думая, пообещал закидать терем горящими стрелами. К такому повороту осажденные оказались не готовы и ворота со скрипом отворились. Столпившимся во дворе, ратники показали плети, после чего те уже безропотно пропустили приставов. Через некоторое время те вывели за руки упиравшегося Бориса Салтыкова и потащили его по улице. Как видно прослышав о развлечении, все окрестные улицы заполонила городская чернь падкая на зрелища. Зеваки толпились на улице, залезали на деревья и заборы, чтобы хоть одним глазком взглянуть, как будут бесчестить представителя одной из богатейших и знатнейших фамилий на Москве. Увидев что любопытствующие мешают проходу приставов Федор тут же направил коня на толпу поигрывая плетью. Намека оказалось достаточно, и процессия двинулась к дому Бутурлиных. Идти пришлось не слишком долго, а там их уже ждали. Когда красного от злости и стыда Салтыкова завели во двор, по лестнице спустился преисполненный важности стольник Василий и стоя на крыльце, принялся осыпать своего соперника бранью. Слушая диковинные извивы его речи, боярский сын только дивился, а сидящий рядом на коне Ахмет приговаривал, цокая языком: — «Чек якши!» Наконец экзекуция была закончена, и Салтыкову позволили уйти. Федька тоже собирался поворотить коней, но Бутурлин прислал слугу, который попросил государевых слуг не побрезговать и принять от воеводы за труды. Боярский сын не побрезговал и все бывшие с ним ратники стали богаче на полтину, а сам он на рубль. Учитывая что годового жалованья ему следовало всего десять рублей, дар был довольно щедр.
