— Приходите ко мне поскорее, — прошептала она, наклоняясь к нему, чтобы распроститься с ним официальным поцелуем.
Взволнованный, напряженный, ждал он того момента, когда мог прийти к ней.
Она стала собственницей его тела, и наслаждалась им со всем восторгом и безграничностью полного властителя. Он же стал бояться ее тела. Он так бесконечно жаждал его и не мог им насытиться. Но что-то внутри предостерегало его от этой восхитительной близости, от этого тесного, захватывающего объятия. Чего-то он опасался, может быть предчувствуя саморазрушение, отречение от своего Я. И все-таки упорно и неизменно стремился к ней.
Эта тяга была всепоглощающей. Это было сильнее здравого смысла, сильнее инстинкта самосохранения.
Ее последние экзамены были назначены на середину лета. Она настаивала на том, чтобы держать их, несмотря на то, что последние месяцы она совсем забросила занятия. Он поддерживал ее желание держать экзамен на бакалавра, думая, что это даст ей определенное удовлетворение. Втайне он надеялся, что она не выдержит, и это заставит ее крепче держаться за него.
— Вам было бы приятнее жить в Индии или в Англии после того, как мы поженимся? — спросил он ее.
— Пожалуй, в Индии, — беспечно сказала она, не задумываясь над своими словами. Такое отношение раздражало его.
В другой раз она заметила с горячностью:
— Я рада буду уехать из Англии. Здесь все имеет такой жалкий, скудный вид, все так бездушно — я ненавижу демократию.
Он всегда раздражался, слыша от нее такие разговоры, он и сам не понимал почему. Во всяком случае, он не выносил, когда она нападала на что-нибудь; ему казалось, что она нападает на него.
— Что вы подразумеваете под этим? — враждебно обратился он к ней, — за что вы ненавидите демократию?
— Только алчные, тупые люди могут видеть завершение всего в демократии, потому что в таких условиях им легче выдвинуться. Только дегенеративные расы стремятся к демократии.
— Что же вы в таком случае предпочитаете — аристократию? — спросил он, втайне взволнованный.
Он всегда чувствовал, что имеет все права принадлежать к правящей аристократии. Но слышать, как она защищает его класс, доставляло ему своеобразное удовольствие.
— Да, я предпочитаю аристократию, — громко ответила она, — и всегда предпочту аристократа по рождению, нежели денежного аристократа. Кто является аристократом теперь, — в чьи руки отдана власть? В руки тех, кто имеет деньги и мозги, приспособленные для добывания этих денег. Имеют ли они что-нибудь еще, кроме этого, это не интересует никого, но их разум должен быть приспособлен к наживе, потому что и правят они во имя денег.
