Комиссия взяла перерыв для того, чтобы обсудить ситуацию.
Она курила, глядя в окно на пустой, бело-стальной город в полуденном свете. Слезы тихо текли по щекам, и Арфов, остановившийся за ее спиной, молчал. Ей было все равно.
– Теперь все, да? – Наконец, не выдеражала она. Странно, как все меняется, еще вчера она думала, что Дима вполне ей подходит, дразнила им Илью, а теперь чувствовала, будто совершила самую страшную ошибку в своей жизни. И он, и мысли о нем были невыносимы. Выйти замуж после того, что случилось с Вельдом, было само по себе тяжело. Но невозможность потом развестись – она уже проходила через это – пугала в тысячу раз сильнее. Придется заводить детей, придется с ним жить – и навеки она в этой ловушке, пока не состарится настолько, что всем будет все равно. Но ведь и ей будет все равно, и как это жутко – именно сейчас.
– Успокойся. Пока ничего не произошло, жених еще не муж, и все может обойтись. Но ты молодец. Даже я лучше не придумал бы, а так у них аргументов не осталось, влюбленная женщина по определению полна энтузиазма, а Дима еще и известен тем, как хорошо к нему относится Сайровский, так что тут тоже все…
– Я не хочу замуж, – она вдруг зарыдала, как маленькая девочка, обернулась к нему. Уткнулась куда-то ему в плечо, хотя он был ниже, и это было так неудобно, скинула каблуки, плакала, плакала. – Ни за кого, а тем более за него, но что я еще могла сделать, что я могла сделать, Илья, они думают, что я уже ни на что не способна…
– Тихо, тихо. Теперь ты должна лучиться от счастья, помнишь? Какое там не способна, сыграно-то было как нотам, я даже заволновался, чуть не поверил, что ты и впрямь в него влюбилась, – он попытался пошутить, но добился только еще большего потока слез, и тогда обнял ее. – Не надо плакать. Мы что-нибудь придумаем. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Ты только теперь не забудь заставить его сделать тебе предложение.
– Он уже делал.
– Тогда пусть сделает снова, а ты ответь, что нужно ответить. И хватит реветь! Нас того и гляди позовут обратно.
***
За эти годы Арфов хорошо научил ее многому, но лучше всего, пожалуй, тому, что нужно изо всех сил держаться за то, чего она добилась. Год за годом он объяснял ей, как тяжел путь наверх и как быстро можно сорваться, год за годом она сомневалась, спорила, рисковала, скандалила, но в итоге поняла, что он прав. Было бы ей двадцать пять, хотя бы тридцать лет, она, может быть, еще повоевала бы, ведь когда-то переживала и худшее, но ей было уже тридцать три и через несколько месяцев станет еще больше, и Ада чувствовала – сил на еще один подъем у нее уже не осталось. Вроде бы мелочь, эта Комиссия, подумаешь, какая-то партийная зараза с холодными глазами засомневалась в ней, но она сама так мало верила в свою способность не сгибаться под ударами судьбы, что даже это маленькое сомнение требовало решительного отпора. Ада не хотела стареть, не хотела выходить в тираж, не хотела даже не потому, что ее тщеславие оказалось бы слишком уж уязвленным, но и потому что ее до паники, до белеющих щек пугала возможность оказаться выброшенной. Она не представляла себе жизни без съемок, без скандалов, без того образа, который создавала годами.
