А тогда, впервые, все было по-другому, тогда слова, срывавшиеся с ее губ, были новыми, словно только что придуманными, только что сотворенными, ее голос звучал новорожденным. Ее азарт и энтузиазм были не наигранными. Они и сейчас оставались такими, конечно же, напомнила она себе. Ее вера, ее патриотизм при ней, и нет никакой необходимости сомневаться в них. Но лицезрение собственного мужа, запачкавшего своей кровью и мозгами ковер в гостиной, многое меняет в мировосприятии женщины. Хотя было бы несправедливо считать, что в ее опустошенности, выскобленности виноват только Вельд.
Машина шла ровно, не отвлечься, Арфов молчал, напряженный, в ожидании тяжелого дня – это ей только и нужно, что улыбаться и быть милой, а ему придется биться за режиссера, за фильм, за их общее счастливое грядущее, и она даже посочувствовала ему. Молчал экран – по телевизору только крутили раз за разом кадры взрыва, кадры похорон, кадры торжественного вечера, объявление о том, что Сайровский назначен исполняющим обязанности, и снова кадры взрыв, кадры похорон… Ничего нового не сообщалось, Ада знала, почему. Разве готово общество узнать, что дочь Первого президента – рехнувшаяся старуха – пожертвовала собственной жизнью и искалечила столько людей? Искалечила и жизнь Ады, если вдуматься, но думать об этом не хотелось. Она все уговаривала себя – Дима не так уж плох. А потом вдруг вспоминала его облик, как он трогал ее волосы, как был самонадеян, как критиковал Германа, позволял себе сомневаться в службе охраны, и ей становилась невыносима сама мысль о том, что она теперь у него в заложниках. И подумала – надо было рвать раньше, пока он не заразил ее этой своей насмешливой глупостью. Пока она могла не беспокоиться хотя бы о том, что происходит вокруг. Пока ее уверенность непоколебима. Знала, как легко начать заблуждаться – и не хотела этого, но теперь, как теперь быть?
А Герман Бельке в ее воображении постепенно приобретал все больше черт, контрастировавших с Димой, он демонстрировал уверенность не в себе, а в своем деле, и за эту уверенность она была ему благодарна. Сама не заметила, как получилось, что она думала о нем – так часто, почти каждая вторая мысль – о нем. Но мысль чистая, простая, сияющая в своей платоничности. Так ей казалось. Мысль стерильная. Ее охватывала дрожь, но она списывала это на восторг.
Так они и хороводили в ее голове, мужчины. Один мертвый, другой недостижимый, третий – раздражающий. Неужели и правда, что женщина только и думает, что о мужчинах, а больше ни на что она не годна? Ада не знала.
