Словно дарохранительницу, погрузила себя в воду, мягко пахнущую воду, бедра, ноги, спину, блаженно потянулась. Ванная была переполнена зеркалами, иногда это угнетало, когда хотелось спрятаться от самой себя, но чаще всего – бодрило. И теперь, смотрела то на свое отражение, то на выступающие из воды гладкие колени, чувствуя, словно вернулась домой, к самой сути себя, сути вещей, и никто не был ей нужен.
Повязка на руке только мешала, и она осторожно сняла бинт, пусть останется шрам, пусть, на память, пусть у нее будет что-то свое, личное, пусть этот вечер останется навсегда выгравированным на ее коже, и она уже представила, как спустя время будет касаться тонкой белой полоски на предплечье и вспоминать, и улыбаться тайной улыбкой, о которой ее станут спрашивать репортеры, которую будут пытаться разгадать зрители – и никто-никто не узнает, что на самом деле, это память о сказке, которую она сочинила для себя этой ночью.
Ее мысли ушли далеко-далеко от оставшегося в спальне мужчины, который, как она думала, тяжело переживает их ссору. Он был виноват перед ней – вот пусть и почувствует это получше. Она же расслабилась, закрыла глаза – актриса, идеально разыгравшая скандал, чтобы он больше не трогал ее, больше не гладил по голове, а главное, не говорил ей глупостей. А Герман Бельке все правильно понял – она отчего-то была абсолютно в этом уверена – никто не мог ввести его в заблуждение. С таким человеком рядом можно ничего не бояться, и ей стало так стыдно, что она не знала раньше, о том, как близко к сердцу он принимает жизни и здоровье граждан страны. Иначе быть не могло – нельзя броситься к человеку, прикрыть его собой, если не принимаешь близко к сердцу его судьбу. Сладко-сладко внутри сквозила мысль о том, что, может быть, будь на ее месте кто-то другой, он бы не повел себя так, но это и не имело особенного значения.
Спустя время, выбираясь из ванной, кутаясь в широкое, мягкое – и как это Норе удавалось превращать обычные жесткие полотенца в такую прелесть? – она вдруг подумала о Диме, от которого не слышала ни звука. Сколько она провалялась в ванной, она не знала – но вода успела остыть, и он уже давно должен был как-то проявить себя. Поскрестись в дверь, как нашкодивший щенок, она презрительно улыбнулась, скорее всего. Или постучать, как разъяренный мужчина, что маловероятно, конечно. Но не было ничего. Ни звука.
«Он меня бросил», – вдруг поняла она, неторопливо вытирая волосы полотенцем. – «После того, что произошло, он обязан был меня бросить».
