А я смотрел на крыши равнодушно,
В успехе абсолютно убежден.
Но очень резко хлопнула калитка.
И, задержавшись около ствола,
Увидел я: меж клумб шагая прытко,
Она к террасе без оглядки шла.
Отцу сказала что-то. И сиренью
Пошла к скамье, где бились книг листки,
Пожав плечами, и с таким презреньем,
Что я за руль схватился от тоски.
…А их забор ломился от сиреней
Крутых, как кипень, бивших через край,
И так манил к себе их дух весенний,
Что лучше, друг, о том не вспоминай.
И по ночам забор мне этот снился,
Своей душил сиренью среди тьмы,
Светился мрак. Я на седло садился.
Она на раму. И летели мы.
Неслись по тропкам, улицам, полянам,
Шуршали шины, что-то нам шепча.
И мне кружило голову дурманом
Тепло от загорелого плеча.
И завитки волос ее так нежно
Моей щеки касались на ходу,
Что просыпался сразу я… Конечно,
То было только сном, мне на беду.
…С тех пор какой прошел июнь, июль…
Мой старый друг покрыт домашней пылью.
Стою, смотрю на спицы, и на крылья,
И на рогами вывернутый руль.
Его мой брат, мальчишка, потревожит.
Как я, вихраст и, видно, больше смел.
Пусть он ему, веселому, поможет,
В чем мне помочь когда-то не сумел.
