Кошмар длился всего пару месяцев, а ему казалось, что прошел год. Трудно понять, почему Фредерик это терпел. Раньше он и в страшном сне бы не увидел себя героем такой скандальной истории, связь с замужней женщиной претила его принципам, ее истерики выматывали ему нервы. Но он не мог без Кьяры, и ради часов, проведенных с ней, готов был мириться с ужасом, стыдом, отчаянием, в которое его погружали эти отношения. Не буду объяснять, профессор, как это бывает, – бывает, уж поверьте старому человеку.
В итоге господин Фантоцци затеял дело о разводе. Фредерик со дня на день ждал вызова в суд и холодел при мысли, что ему придется навсегда связать себя с этой взбалмошной, истеричной женщиной, которая ему даже не нравилась. Однако в глубине души он испытывал пугающее удовлетворение от осознания, что тогда она уже никуда от него не денется, и приближал эту развязку… К его счастью, родители Кьяры, обнищавшие дворяне, вовсе не хотели, чтобы она оставила мужа-банкира. Они сумели устроить примирение супругов. Госпожа Фантоцци быстро поняла, что ей, как виновной стороне, в случае развода не достанется от мужа ни пфеннига. С бесцеремонностью южанки она заявила Фредерику, что не останется с ним, потому что он не сможет содержать ее так, как она привыкла. Содрогаясь от отвращения к ней и к себе, он сказал: «Будь счастлива. Живи, как тебе нравится. Но ко мне больше не приходи».
Она пришла через пару недель, когда он уже почти справился, напряг все остатки своей воли и ушел в работу над автобиографической книгой, получившей потом название «История моих заблуждений». Кьяра явилась со своими платьями, шляпами и драгоценностями. И все началось бы сначала, если бы Фредерик не ушел от нее сам. Он тайно бежал из города с одним чемоданом вещей и бумаг. Ближайший поезд направлялся в Женеву. Да хотя бы и в Стамбул – профессору Декарту было уже все равно.
До Женевы Фредерик не доехал. В дороге у него началась та же болезнь, от которой он чуть не погиб в ранней молодости, когда лишился отца и сестры. Он был без сознания, когда на маленькой станции его сняли с поезда и перевезли в местную больницу.
Через несколько месяцев он выздоровел, но от пережитого нервного потрясения стал заикаться. Сбережения, и без того скромные, растаяли еще при Кьяре, остатки ушли на лечение, а заработать на жизнь преподаванием он теперь не мог. Да и не только по причине заикания – он был полностью опустошен, любое умственное усилие вызывало у него новый приступ лихорадки. Физическая работа тоже исключалась из-за покалеченной ноги. Он решил, что лучшее для него – попробовать стать журналистом, конечно, не репортером, а аналитиком и популяризатором науки, и переехал в Женеву, где было больше возможностей.
