* * *
13 декабря 1836 года, когда один из почитателей М. И. Глинки дал завтрак по случаю шести успешных представлений оперы композитора «Жизнь за царя», присутствовавшие на нем поэты, и среди них Пушкин, организовали между собой поэтический турнир «буриме-шутки». Из четырех строк заданы были только две рифмы: Глинка – новинка.
Все поэты блестяще справились с задачей. М. Ю. Вильегорский, влиятельный царедворец и знаток музыки, произнес:
Пой в восторге,
русский хор,
Вышла новая новинка,
Веселися, Русь!
Наш Глинка —
Уж не глинка, а фарфор!
Петр Вяземский продекламировал:
За прекрасную
новинку
Славить будет глас
молвы
Нашего Орфея
Глинку
От Неглинной до Невы.
Василий Жуковский прочел:
В честь столь славныя
новинки
Грянь, труба и барабан,
Выпьем за здоровье
Глинки
Мы глинтвейну стакан.
Александр Сергеевич завершил игру:
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой
омрачась,
Пусть скрежещет, но уж
Глинку
Затоптать не может
в грязь.
* * *
Одна светская дама неглубокого ума вздумала обсудить с Пушкиным литературное значение его поэзии. Александр Сергеевич отвечал сухо и односложно. Даму задела его отстраненность, и она насмешливо произнесла:
– Знаете ли, что ваш Годунов может показаться интересным только в России?
– Сударыня, так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину только в доме вашей матушки, – остроумно ответил поэт.
* * *
Александр Сергеевич в последние годы жизни был чрезвычайно рассеян, по словам близко знавших его друзей: «он слишком думал о своем хозяйстве, о своих ребятах и о туалетах своей жены». Карты же по-прежнему могли отвлечь его от забот и хлопот. Играя в банк, Пушкин закладывал руки в карманы и припевал солдатскую песню с заменою слова солдат:
Пушкин – бедный человек,
Ему негде взять,
Из-за эвтава безделья
Не домой ему идтить.
* * *
Пушкин часто забегал в гости к родителям Ф. И. Тимирязева, оставался, когда мог на обед, радуясь возможности побывать в кругу добрых и искренних друзей. В их обществе он вновь превращался в беззаботного прежнего Пушкина, и вновь потоком лились остроты и слышался его заразительный смех. Однажды после обеда, когда перешли в кабинет и Пушкин, закурив сигару, погрузился в кресло у камина, матушка Тимирязева начала ходить взад и вперед по комнате. Женщина была ростом около 1 м 80 см. Пушкин долго и молча следил за ее высокой и стройной фигурой и, наконец, воскликнул: «Ах, Софья Федоровна, как посмотрю я на вас и на ваш рост, так мне все кажется, что судьба меня, как лавочник, обмерила».
