«Нет, нет, – закричал Пушкин, – я держать лестницу не стану. Ты белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте».
* * *
У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные; на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал: «В другой раз не станут просить».
* * *
Молодой Александр Николаевич Муравьев, тогда армейский драгунский офицер, а в будущем православный духовный писатель и историк, на вечере-маскараде у княгини Зинаиды Волконской по неловкости сломал руку у колоссальной по размерам гипсовой статуи Аполлона, которая украшала театральный зал. Желая оригинально оправдаться, Муравьев написал шутливое стихотворение:
О, Аполлон! Поклонник твой
Хотел помериться с тобой,
Но оступился и упал.
Ты горделивца наказал;
Хотя пожертвовал рукой,
Зато остался он с ногой.
Пушкин отозвался своей эпиграммой на событие:
Лук звенит, стрела трепещет,
И, клубясь, издох Пифон,
И твой лик победой блещет,
Бельведерский Аполлон!
Кто ж вступился за Пифона,
Кто разбил твой истукан?
Ты, соперник Аполлона,
Бельведерский Митрофан!
Уязвленный Муравьев завершил стихотворный поединок:
Как не злиться Митрофану?
Аполлон обидел нас:
Посадил он обезьяну
В первом месте на Парнас.
* * *
Михаил Петрович Погодин, писатель и издатель, вспоминал: «В 1827 году, когда мы издавали «Московский Вестник», Пушкин дал мне напечатать эпиграмму «Лук звенит» (на А. Н. Муравьева). Во время встречи со мною через два дня по выходе книжки Александр сказал мне: «А как бы нам не поплатиться за эпиграмму». – Почему? – «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади. Муравьев может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь».
* * *
В числе гостей на одном из званых обедов Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, поспешил удалиться от него из зала в другую комнату, чрезвычайно опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер проследовал за ним, так и кочевали они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. «Мне и совестно и неловко было, – говорил позже поэт, – и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул».
* * *
Павел Вяземский по тогдашней моде подал Пушкину изящный альбом в красном сафьяновом переплете и попросил написать памятные стихи. Александр Сергеевич взял с собой альбом и через два дня вернул со следующими стихами:
